«Песня свободы»

Выехали в четыре утра под проливным дождем, который закончился только далеко за Воронежем. Прямо перед «границей» оторвалась выхлопная труба у взятого туда «жигуленка». «Жигуленки» эти, «на последнем издыхании», очень востребованы на «территориях»: новых машин там маловато, да и купить их не на что. На первой СТО, куда мы зарулили, нас послали по известному адресу, на второй нам разрешают заехать на яму и подвязать трубу на место самостоятельно. Ура, едет даже лучше, чем было! Оказывается, инжекторный двигатель у «пятерки» имеет какие-то датчики в выхлопе и без них ехать отказывается.
Без труда прошли КПП, тут продолжают записывать паспортные данные как на настоящей границе. Просят посмотреть машину – да что там смотреть, и так всё ясно.
К вечеру добираемся до Луганска, ужинаем с профессором-анестезиологом в ресторане. Он жалуется на свою ненужность, на снижение до нуля качества образования врачей, отсутствие какой-либо мотивации у студентов и ординаторов к учебе. Все это знакомо по остальной России. Ему кажется, что это локальная проблема. Нет – глобальная.
Ночуем две ночи в помещении при храме в центре Луганска, где нам стелят на раскладушках, есть кухня, большой стол. Просто комфорт. Спрашиваем батюшку, как тут начиналась война в четырнадцатом. Оказывается, тоже расстреливали с самолетов жителей. Противостояние началось с «двухстволок», но боевое оружие быстро появилось. В основном тут казаки действовали, разборки были вполне в стиле боевиков и незабвенных 90-х. Скорее всего, это можно обозначить термином «бандитизм». Ни власти, ни полиция, ни армия не справлялись, хотя вели себя предельно жестоко. Кто-то загнал на рельсы около аэропорта машину с зениткой. Расстреливающие народ самолеты заходили вдоль «железки». И вдруг там оказалась зенитка, которая в упор расстреляла самолет. Летать и расстреливать перестали.
Но потом появились «люди в черном», все начало быстро устанавливаться, бандитов ликвидировали, возникло самоуправление. Собственно то, что имеем сейчас. Такое мы слышали и в Донецке.
Утром едем по детским домам в Перевальное и Антрацит. В интернате Перевального выгружаем колосники, запорную арматуру для котельной. Тут живут примерно 200 детей, многие – потерявшие близких на войне, отсюда несколько человек забирали на Украину. Путь такого забора сложен, родственники должны кривым путем приехать в Россию с документами. Но случаи такие были и даже освещались в прессе. Проблема с введением всяких наших цифровых сервисов (например – бухгалтерских), налоговыми, отчетностью, бюджетированием. Ничего этого раньше не было, а штрафы уже действуют. И никаких поблажек, исключений. Не знаю правильно ли это.
Из Перевального хорошая дорога перемежается с ее отсутствием. На асфальте в некоторых местах, где перемещалась в большом количестве техника и, вероятно, танки, появилась насечка от гусениц. И когда едешь на скорости по этому асфальту, появляется характерное «пение». Подобное «пение» бывает на бетонных дорогах, где специально наносится неровность, чтобы не превращать покрытие в стекло. Тогда возникает высокий звук, который можно сравнить с пронзительным «и». И периодические аккорды пересечения швов между плитами. Непрерывная мелодия с равномерными ударными.
Здесь мелодия иная, более низкой частоты и никаких «ударных» нет - асфальт не имеет поперечных швов. Неравномерные трещины так не звучат. О появлении «песни асфальта» передал в рацию. «Это песня свободы» - заметил в эфире коммодор нашего конвоя с позывным «43». Позже встретились мы с «песней свободы» еще раз, проезжая по дороге в пяти-семи километрах от линии соприкосновения где-то под Донецком.

«Приезд людей с «Большой земли» - как глоток воздуха»

Долго едем по бывшей петляющей асфальтовой дороге. Ее не ремонтировали лет тридцать точно. Вот лучше бы не было на ней асфальта: огромные ямы с отвесными краями. Даже на БАМе дороги лучше. В деревеньке с крутыми поворотами под девяносто градусов, где из-за заборов не видно ничего, вдруг медленно выехал БТР. Дорога довольно узкая, передняя машина нашей колонны метнулась на обочину, остальные – следом. У БТР обзор только вперед, для улучшения кругового обзора в люке торчит голова командира. Он презрительно оглядел джипы - «понаехали тут» - и гордо, как в замедленном кино поехал дальше.
Техники в Луганске и вокруг него много, очень много. В городе снуют туда-сюда КАМАЗы с людьми, тягачи с танками, тащат гаубицы, мелькают «тигры». Про «козлики» и «буханки» и говорить не приходится. На стоянку у большого торгового центра, куда постоянно подъезжают военные машины в Столовую №1, зарулил «Урал» с открытыми окнами, из которых неслось от саббуфера какое-то «тымс-тымс-тымс». Мирная жизнь провинциального города, если бы это неслось из «жигулей», а не из нависающего над обычным машинами военного «Урала».
В детском доме «Аннушка» в Антраците дети страшно обрадовались велосипедам и педальной машинке. Понятно, что быстро сломают, но эти минуты счастья имеют собственную ценность. Здесь живет детей немного, они все дошкольники, нередко – при живых родителях, лишенных родительских прав.
На следующий день, на площади под памятником Ленина и перед фасадом разбитой швейной фабрики в одном из промышленных городков недалеко от Луганска в сторону Бахмута и Лисичанска, состоялась встреча с политруком полка. Он лихо подрулил на запыленном «уазике». Сюда, почти совсем на линию соприкосновения, уже приезжала бригада артистов из Москвы с предыдущими конвоями, о чем с благодарностью политрук вспомнил. Улыбчивый такой мужик, служил в Сирии на похожей должности, тоже обеспечивал политинформации и встречи с артистами. Говорил об огромной важности таких встреч: выполняющие задачи находятся на линии соприкосновения или в непосредственной близости от нее месяцами, варятся в собственном котле и для них приезд людей с «Большой земли» - как глоток воздуха. Им важна любая поддержка. Даже просто сказать «мы вами гордимся» - важно. При наличии всякой литературы, идущей от командования, листовок и прочего, живое слово оказывает сильное влияние. И не надо особенно искать «правильные слова», не надо говорить про Родину и патриотизм: проще, спокойнее, человечнее.
Еще когда мы ехали «туда», стороной прошли 3 вертолета: два боевых и между ними – МИ-8. Рассуждаем, что пошли кого-то вывозить: МИ-8 садится, забирает груз, в это время боевые его охраняют. Оказывается, наоборот: Ми-8 для возможной эвакуации летчиков боевых машин, если тех подбивают. Через полчаса группа вернулась, прошли прямо над нашими головами.
Дебальцево, которое проехали краем, не произвело впечатления разрушения. Только выщербленные фонари уличного освещения говорят о плотности огня, который был тут несколько лет назад. Уже совсем скоро – десять лет прошло.
«Вся «доктрина» оказания помощи прошлых лет приказала долго жить»

Дальше движение наше - в направлении ближе к фронтовым линиям соприкосновения. Встреча в центральной районной больнице одного из разрушенных бомбежками городков за Донецком. Сюда мы везем большинство наших грузов. Среди них – несколько десятков собранных в Москве аптечек. Обезболивающие. Да много всего.
Больница была и до перестрелок в состоянии полуразрушения, а тут и прилеты были, и все деревья вокруг срезаны и укорочены пролетавшими снарядами: ветки висят. Хотя прошло уже больше года. В больницах располагались военные структуры и подразделения, из-за этого по ним стреляли. Кабинет, в котором нас принимают в больнице – бывшая операционная, в которой даже бестеневая лампа не снята: висит над письменным столом. На тумбочке книга о П. Судоплатове и молитвослов. Стены посечены осколками, вырваны довольно большие куски штукатурки. Окно – свежевставленный стеклопакет. ЦРБ сильно пострадала при обстрелах, висит фотография внешнего вида после того, как. В городке идет огромная работа по восстановлению домов, административных зданий, дорог. Сейчас фасад закрыт новыми панелями, заменены все окна, сделано крыльцо, пандус, построен новый корпус. Но внутри ремонта большого не видно. Хотя все чистенько, но старенько, убранство семидесятых годов.
На Украине был взят курс на закрытие поликлиник, сокращение центральных районных больниц. Как и у нас. Бездумные рекомендации пришли с Запада. Закрытие не предполагало ничего, кроме «врачей общей практики». Но нельзя за год воспитать таких специалистов, нельзя их «поселить» в существующую систему здравоохранения Семашко, не изменяя самой системы. Все это на Донбассе буксовало, о чём с горечью нам рассказывали врачи раньше.
Врач-доброволец с Дальнего Востока работает тут на «птичьих правах», координирует деятельность гражданской и военной медицины. Мелькнуло подозрение, что медики местные покинули «поле боя» безвозвратно, и теперь надо как-то восстанавливать медицину, в том числе – силами добровольцев.
Стали горячо обсуждать проблемы, к нам вскоре присоединился начальник специального эвако-госпитального медицинского подразделения, осуществляющий весь объем хирургической помощи практически на передовой: полостные операции, операции на лице и шее, головном мозге - Медицинского отряда специального назначения (МОСН). Не говоря уже про простые остановки кровотечения. Очень изменился характер войны, и, соответственно вся «доктрина» оказания помощи прошлых лет приказала долго жить. Мы все помним, что генералы готовы к прошедшей войне. Нынешняя ситуация демонстрирует это положение. Не стало медсанбатов, полковых медицинских пунктов. Специализированная помощь приблизилась к передовой и не разделяется по принадлежности военного к тому или иному подразделению.
Нам все время дают понять, что мы неофиты, тут все по-другому. Но как – не очень могут объяснить. Даже показалось, что задача разговора – поставить на место. Хотя чего уж там: мы приехали из мирной жизни послушать, поболтать. Это правда. А им тут работать и жить.
Обсуждаем, как должна выглядеть эвакуация. Когда-то к «золотому часу» - оказание адекватной помощи спасает подавляющее число раненых или пострадавших - было добавлено мною понятие «золотые сутки»: до 80% не получает адекватной помощи и погибает, если далеко эвакуировать. Плечо эвакуации должно быть коротким, медицина должна быть приближена к пострадавшему. Конечно, наши представления об эвакуации и оказании помощи несколько наивны, но, тем не менее, мы их задаем. Например, как вытаскивать непосредственно с поля боя, из-под огня. Были когда-то давно машинки «ЛуАЗ», они были невысокими, водитель мог водить их лежа, так, что его вообще было не видно. Была лебедка и специальные волокуши, парочку которых «ЛУАЗ» мог вытащить. Машины той нет уже очень-очень давно. Как и всякие иные перспективные разработки СССР всё сознательно уничтожалось. Странно, что удалось сохранить у нас уникальную, первую в своем классе «Ниву». Кто-то «из-за бугра» недоглядел. Недавно видел видео с беспилотником, который может затащить на себя раненного на специальный транспотер, как на спину.
С поля боя раненых накапливают в непосредственной близости от места ранения. Далеко их не потащишь, метров 100-200 максимум. Задаю вопрос про волокуши – как их вытаскивают. Оказывается, крепят на бронежилеты на спину карабины, за которые можно прицепиться и тащить. Волоком, но без волокуш. Странно, простейшая механизация процесса была бы полезной.
Это – так называемый «нулевой этап»: собрать раненых в одном месте. А оттуда уже дальше. Дальше могут использоваться и санитарные автомобили, которых, как стало понятно из разговора, практически нет, или бронетехника. Хотя официально создано много всяких авто, даже на базе той же «Нивы». Есть и «буханка» – основное надежное средство.
Нулевой накопитель – это место, где раненые могут провести довольно много времени, пока их смогут забрать дальше. Обычно – не меньше 3-4 часов. Чаще всего располагают где-нибудь под кустами, кронами деревьев, чтобы с дронов нельзя было заметить. Человек пять – нормально, восемь – уже много: уже заметно, уже жди прилета. А ведь еще и помощь надо оказывать – остановка кровотечений, противошоковая и обезболивающая терапия, иммобилизация конечностей.
Основная травма – минно-взрывная: это уже стало общим местом. И, соответственно, под нее необходимо всю помощь выстраивать. Причем, у одного раненого может быть повреждено взрывом сразу несколько конечностей. А значит расход жгутов – в среднем 2-3 на одного раненого.
Уходит в прошлое положение, что у 80% раненых были тяжелые ранения груди и пневмоторакс. Во-первых, бронежилеты сильно защищают, во-вторых, огнестрела гораздо меньше. Тем не менее, актуальны иглы с клапаном для прокола груди и специальные клеящиеся повязки на грудь, которые «собирают» и воздух, и кровь. В стандартных боевых укладках таких нет.
Перед отъездом в Москве мы общались с донецкими коллегами по вопросам индивидуальных аптечек. Те, что есть – абсолютно неадекватны. Сейчас все собирают аптечки «под себя». Даже уже упомянутый замполит не удержался – похвастался своей аптечкой. При этом инструктора военные обучают пользоваться именно штатной, приезжая раз в несколько месяцев. Проблема! Кто-то смотрит с завистью на натовские укладки, хотя и они не идеальны. Много людей сейчас собирают сами аптечки для передачи их на фронт, получая деньги по благотворительным каналам. Используя китайские изделия вперемешку с российскими, причем китайские часто не сертифицированы у нас. Кто-то явно засовывает в аптечки лекарства от одного – крупнейшего – производителя, которые в боевых условиях просто не нужны, типа «цитрамона» или «парацетамола». Встречается и йод, которым давно никто не пользуется, кордиамин (забытое в медицине средство). И в штатных, и в нештатных аптечках промедол в шприц-тюбиках заменили на Нефопам. Однако впечатляет список побочек и наличие привыкания к нему. Хотя, конечно, не наркотик! Проблемой является отсутствие инструкций по использованию самодельных аптечек, не говоря уже о какой-то нормативной базе. Ну и жгуты - надо иметь несколько разных, в частности – классический Эсмарха, так как не всегда получается наложить турникет самому. Все тут ходят с несколькими жгутами в карманах.

«Красный крест – отличная мишень. Туда прилетит обязательно»

На дорогах видели КАМАЗы с написанной цифрой «300» и приделанными на бортах маленькими синими крестиками. У кого-то красные, но небольшие, не больше сантиметров десяти. На мой вопрос «почему?» был дан ответ: красный крест, особенно на крыше машины или здания, отличная, специальная мишень. Туда прилетит обязательно. В глубину, в тыл, тратить высокоточные дальнобойные ракеты не будут. А там, на передовой, вполне могут навести миномет или стрельнуть из танка. Кстати, номер «груз 200» имеет официальное происхождение. А вот все остальные – устоявшийся сленг, фольклор.
Делаем фотографию врача с передовой, он «подрывается» со стула с требованием немедленно удалить фото. Удаляем, конечно, неловко становится фотографу. Врач отслеживает, чтобы и из корзины удалили. Он объясняет: за врачами идет охота. Они – специальная цель. Их вычисляют. Что-то, кажется, в этом мире перевернулось. Какая уж там «благородная профессия», какое уж там «подобен богу» - мишень для киллера. Вычисляют и даже на поле боя по санитарной сумке с красным крестом. Или, не приведи господи – блиндаж обозначить на крыше крестом – прилетит точно. Как, кстати, вычисляют и накрывают журналистов, прессу. Причем, с обеих сторон, будем справедливы. Раньше звание врач было индульгенцией, а теперь – похоже, ближе к приговору.
Сходимся с гражданским врачом, но не находим поддержки у полевого врача в отношении переливания крови. В госпитале первого уровня кровь переливают. Много и часто. Что неверно. Правда, соглашается врач с передовой, он своих подчиненных отучил переливать кровь до приезда в эвакуационный центр. А гражданский врач так вообще налетел коршуном на доктрину НАТО и американских военно-морских «котиков»: там до сих пор всем предлагается направо и налево переливать кровь «универсальной» первой группы. Анахронизм пятидесятилетней давности. Так можно только на тот свет отправлять.
Обсуждаем «госпитальную укладку» для МОСН. Она в принципе есть, но полевой врач делает ее для себя сам, набирая из того, что есть и добавляя туда необходимое по его мнению. Вновь прибывший к нему врач такую укладку никогда не сделает, так как просто не знает, с чем он столкнется, что ему придется лечить. Да, говорит, всю терапевтическую патологию сразу отправляют в тыл, здесь речь идет только о хирургической помощи. Но уже не о «первичной обработке раны» или «репозиции отломков», а о полноценной операции, которую уже никто переоперировать не будет, или – не должен. Еще раз: голова-шея-лицо, грудная и брюшная полости, малый таз, конечности – все в одних руках. Кроме глаз и ЛОР.
Жалуется, что нет специалистов, не хватает реаниматологов и анестезиологов. А где же их взять, когда и на гражданке нет врачей. Никаких. Ни за какие посулы. Заодно вспоминаем, что уже минимум два десятка лет врачи выпускаются без военной кафедры и являются рядовыми. У них теперь нет военно-учетной специальности – ВУСа, и их при мобилизации отправляют стрелками или минометчиками в пехоту. Никаких отговорок не принимают. Сказано – мотострелком, вот и иди, справляйся. Даже если ты стал уже известным хирургом и нужен в ином качестве. Чиновника в военном комиссариате это не касается, у него план, вал. И такие убитые врачи на передовой есть.

«Наверное, так было в Сталинграде»

Заезжаем в Мариуполь. У нас сюда тоже несколько посылок. Блок-пост, как и при въезде в другие населенные пункты. Дома многие разбиты, раскурочены многоэтажки. Следы боев остаются. Слева при въезде - завод Ильича, говорят, его частично хотят запускать. В некоторых местах улиц - пустые пространства: разрушенные дома уже разобрали, будут строить новые. Доезжаем до «Азовстали». Завод – много километров в длину. Зрелище грандиозное, жуткое. Взорванный бетон, вздыбившееся железо. И так – насколько хватает глаз. Наверное, так было в Сталинграде. Мост сейчас ремонтируют, сделан временный. Стоит на путях сгоревший пассажирский поезд, груды искореженных машин. Описанию все это не подлежит. Ясно, что выкурить оттуда украинских военных реально было нельзя. Только какими-то «политическими» методами. Да и то: недели за две до нашего приезда, в июле 2023 г. из подвалов вышла группа военных, просидевшая там год. Белого цвета. Но еда и вода у них были. Для разбора этих завалов потребуется много, очень много времени. Тем более что там наверняка куча неразорвавшихся снарядов, мин.
Ужинать садимся в ресторане на улице в прямой видимости знаменитого теперь на весь мир Мариупольского театра. Даже наш беглый и непрофессиональный взгляд подтверждает: театр был взорван, в него никакие ракеты-снаряды не попадали. Нет ни одного отверстия в стенах, которые говорили бы об обратном. Рядом полно обстрелянных зданий, так что есть с чем сравнить. Кстати, наш «43» в прошлый приезд разговаривал с местной дамой, которая рассказывала, как ежедневно проезжал по городу украинский танк и разряжал весь боекомплект по зданиям. Можно не верить россказням, но на одной улице бросилось в глаза, что все здания по дну сторону имеют пробоины, а на другой стороне – нет ни одного. Иначе говоря, не было на той улице военных действий. А повреждения зданий – есть.
По центральной улице - непрерывный поток трейлеров. Возможно, это колонны из Крыма и в Крым тут проходят через центр города: трасса идет как раз по улице Мира, упирающейся в площадь перед Драмтеатром.
К нам в кафе подошел «ждун», которому привезли мы посылку от родственников из Москвы. Осторожно спрашивает наше отношение к происходящему, рассказывает, что у него сгорела одна из нескольких квартир и за нее не дают компенсации. Жить ему есть где. Он работает в немецкой компании, плавает по несколько месяцев на корабле. Дает понять свое осторожное неудовольствие происходящим. Говорит, что сейчас в городе едва ли половина от жителей, которые были раньше. Так все недовольны, это понятно. Вот только простых решений нет. Но некоторое липкое ощущение от общения осталось.
Выехали на приморский бульвар, променад. Вечер воскресенья, полно народа, гуляют, работают кафе, стоят у пирса яхты. Все очень мирно. Кабы не было войны…
Огромная стройка, в первую очередь – дорог. Это правильно, так как дороги на Украине всегда отличались низким качеством. Много техники, рабочих. Строится жилье. Мы не попали в район, где массово строятся новые дома, но строителей видели даже в воскресенье.
Ночевать едем в Донецк, в гостиницу, где располагалась миссия ОБСЕ. Такие «честные» ребята, видели только то, что надо и не видели в упор ничего другого. На асфальте написано что-то укоризненное в их адрес, мол, ваше молчание – это чьи-то смерти. Наивные. Эти деятели на службе, их задача вам вредить, а не помогать. Уже ночью разлили привезенное из Луганска пиво. Вдалеке погромыхивает фронт. Точно гром, но без раскатов. Обсуждаем увиденное. У нас совпадают оценки во всем.
Поутру съездили в Киевский район города, куда ежедневно приходят снаряды. Там стоят разрушенные дома и почти нет жителей. Место это за прошедшие годы с первого нашего посещения не изменилось, разве что стекол стало меньше, а щитов в окнах – больше. За мост к аэропорту выезжать не рекомендуют – простреливается. Да и растут на нем теперь деревья. Перед разрушенным мостом к аэропорту тусуются несколько автобусов. «43» замечает, что им, водителям, надо бы поставить памятник, что они обеспечивают под обстрелами перевозки жителей. Может быть, может быть…
Делаем репортаж на местном телевидении по развитию в регионе дистанционной медицины для восполнения ее доступности. И в обратный путь. Едем городами и поселками, которые потеряли свой вид за десятилетия после развала страны. Промышленность, сельское хозяйство было мало востребовано. Сплошная коррупция пронизала все тут. Никто не занимался инфраструктурой, дорогами. Все как-то существовало. Да, дороги сейчас строят везде. Но съезжаешь с асфальта, а там – запустение. Работы нет, да и работать никто не спешит – отвыкли. Шальные деньги вливаются извне, а это не стимулирует желание работать.
Уже на трассе «Дон» встаем на полчаса в пробке. Пишут, что из Миллерово выехала большая колонна военных. Через часа два догоняем ее – это колонна «вагнеровцев». Машин сто примерно. В основном, трейлеры, но много и военных грузовиков, и неизменных «буханок». Едут явно в Белоруссию.
Под Воронежем немного поспали в машине и утром уже были дома.