Отцовская шинель

Моему отцу необыкновенно повезло: во время войны, которую он прошёл от Ленинграда до Берлина с 1941 по 1945 годы он не убил ни одного человека! Судьба распорядилась так, что в силу своей профессии хирурга он должен был исполнять работу противоположную сути войны: не лишать жизни, а уводить от смерти. Уверен, за годы войны он поставил на ноги не менее дивизии.
Выжил чудом, даже не был серьёзно ранен, хотя десятки раз был на волосок от смерти: и под Мгой, и на Невском Пятачке, и на Невской Дубровке и в Шлиссельбурге, куда его по простреливаемой немцами день и ночь Неве не раз командировывали, и под бомбёжками, когда гибли его помощники от осколков, а операцию приходилось продолжать...
Он никого не убил, хотя был один случай, когда был готов стрелять: не в немца – в своего…
Когда армия наступает, медицинские части от медпункта до медсанбата, естественно, расположены позади передовой, но когда армия отступает, а тем более разбита и бежит, о них вспоминают в последнюю очередь, и они остаются беззащитными перед наступающим противником. Так случилось в те дни, когда немцы под Мгой замкнули кольцо блокады Ленинграда и, прорвав оборону, немецкие автоматчики вышли прямо к земляной щели, в которой располагался полковой медпункт. В крытой земляной щели с двумя выходами скопились раненные, медсёстры, сандружинницы, врачи офицеры, среди которых был мой отец, начальник медпункта. Отойти без приказа означало трибунал с однозначным приговором – расстрел. Тем временем в один из выходов немцы стали швырять гранаты. Изгиб щели позволял укрыться от осколков, но воздух так раскалился, что трудно стало дышать. Положение казалось таким безнадёжным, что некоторые офицеры, памятуя устав, по которому пленение приравнивалась к измене родине, доставали личное оружие и себе в голову… Кое-кто пытался всё же, движимый безумным инстинктом самосохранения выскочить наружу, но падал обратно, сражённый автоматным огнём.
Но случилось чудо, короткое затишье: то ли немцы перезаряжали обоймы, то ли передислоцировались, двигаясь к Неве: неожиданно к ним в земляную щель спрыгнул солдат с перевязанной рукой и передал приказ начальства отступать.
Отец рассказывал обо всём этом не раз, как человек, пытающийся вспомнить и связать обрывки кошмарного сна. Подхватив раненых, солдаты, медсёстры и офицеры стали разом по четыре-пять человек выскакивать из дальнего выхода... Из ближайшего кустарника, метрах в ста, трещали автоматы и слышались крики: «Рус!Рус! Сдавайся!».
Бежали к Неве, но то, что увидели, было похоже на преддверие в ад: весь берег усыпан трупами и ранеными нашими солдатами. И жуткий предсмертный вой стоял: «Не бросайте нас! Спасите! Спасите!». Этот вой он вспоминал с содроганием не раз. Бывало, жутко стонал, нечеловечески завывая во сне, - видно возвращалась его душа на тот берег Невы (о кошмарах своих он никогда не рассказывал). А возможно, душа падала в детство, когда жители их армянской деревни выходили из окружения и, часть семей не успела – турки перерезали тропу. И тоже слышались крики и вой обречённых: «Спасите! Спасите!». Отставших согнали в сарай и сожгли заживо.
Солдаты, обезумев от страха, бежали к мосту, что был поодаль. Через Неву шли катера, переполненные ранеными, и вода тут и там взвивалась гейзерами от взрывов немецких снарядов. И в криках раненых на Неве ему, наверное, послышались и крики обречённых в далёкой Армении его страшного детства.
И тогда он приказал солдатам остановиться и грузить раненых на подошедший катер, но вдруг увидел злобные взгляды, руки, тянущиеся к оружию: пуля в спину тебе, офицер, и никто никогда не станет разбираться. «И тогда я был готов стрелять в своих, - хмурился он, вспоминая, - достал свой «тэтэ»… отступил, чтобы всех видеть…»
Отец в обычной жизни был человеком скромным, многажды жизнью уже битым и очень осторожным, а тут что-то случилось, стал грозить...
Он заставил солдат заполнить катер ранеными под завязку, и тот отвалил к другому берегу Невы, виляя между вспенивающими воду разрывами немецких снарядов.
Встретились им на этом берегу и остатки роты капитана Дерзияна, человек 50. Земляк! Но не до расспросов было. Несмотря на ситуацию, капитан был бодр активен и организовал отход к железнодорожному мосту. Капитан сказал, что мост уже взорван нашими сапёрами, но через дыру переброшены доски – может повезёт… И лишь на миг встретившись глазами с отцом, сощурившись, усмехнулся, сказав: «Эх, где же наша солнечная Армения?!».
Все, кто остался в живых, подхватывая раненых, побежали к мосту. Пока поднимались по насыпи, немецкий пулемёт изрешетил отцу полы шинели (он потом всю войну таскал её, наотрез отказываясь менять на новую).
Иногда я думаю: ну возьми этот пулемётчик на миллиметр выше, и не было б ни отца, а значит меня, и не писал бы я этот рассказ… Что это: случай? Провидение?.. Танец Шивы?.. Таких моментов в жизни отца, когда надо было сходу попасть в игольное ушко судьбы, ведущее от смерти к жизни, было множество, будто судьба хранила, может, чтобы по максимуму раскрутить перед ним свиток человеческих зверств и мучений.
Потом бег через мост, да ещё пытались удерживать раненых. Доски шатались под сапогами, и то и дело срывался кто-нибудь вниз, с криком летел, развевалась длиннополая шинель, чтоб навсегда уйти в суровые невские воды. И высоты отец боялся, как большинство, а тут прошёл: как - неведомо.
И помнил отец тот миг, когда поразило безразличное спокойствие и живописность северной природы к тому, что творили меж собой люди: медленно плывущие облака по синему небу, стекло воды, жёлтая плакучая листва на берегу… Добравшись до лесочка на другом берегу, где телеги ждали раненых, рухнул на землю и проспал сутки. А как только проснулся – к особисту: «Был приказ отступать?» - «Был…»
Судьба его хранила до конца войны, даже не ранило, а может прошитая пулями шинель спасала?

Кому честь победы?

Периодически у нас в школе проводились уроки военно-патриотического воспитания или уроки «боевой славы», на которые приглашались ветераны войны. Помню, были танкист, артиллерист в офицерских чинах, был увешанный медалями генерал... Не помню, что они рассказывали: видимо ничего конкретного, повторяли трафаретные лозунги - ни одной интересной детали в памяти не осталось. А, возможно, и потому, что рассказанное казалось слишком незначительным по сравнению с историей отца.
Но у нас, у мальчишек, было своё представление о войне, по фильмам: врывается советский солдат в круглой каске с грудью в медалях во вражескую траншею и кладёт из своего с круглым диском ППШ широким махом пять-десять супостатов. И у каждого мальчишки на языке крутился готовый вопрос: «Скажите, а сколько фашистов вы убили?». Но те, кого к нам присылали, в непосредственных огневых контактах почему-то не участвовали - всё вокруг да около… И меня стало удивлять: почему приглашают к нам ветеранов разных родов войск, но ни одного пехотинца! Это потом мне шепнули, что средний срок жизни пехотинца на фронте был две недели и их просто не осталось… Настоящую историю страны своей мы узнавали шёпотом – и про потери пехоты, и про «комсомольские» стройки, которые созданы руками заключённых… Но шёпот уходил в подполье сознания, а оставалась картинка: вот он, грудастый в орденах поливает огнём врага, и они падают, падают… Судя по кино соотношение потерь должно быть на одного нашего – пять-десять фашистов, а в действительности?
Историк Соколов указывает на соотношение один к десяти. Верить не хочется, ну к пяти хотя бы. Но рассказы отца о полях покрытых трупами наших солдат, о глупости командиров, когда приказывали идти вперёд и только вперёд, и батальон за батальоном погибал, не нанося никакого ущерба противнику, а все знали, до последнего бойца, что стоит только немного обойти, чтобы ворваться во вражеские окопы… Но такой манёвр мог расцениться как признак неуверенности в «несокрушимости» советской армии, даже как трусость, а командиры у нас были бесстрашные. За потери не ругали – «Что такое единица – ноль» (В.Маяковский) - пришлют новых, как иные выражались: «Бабы ещё нарожают!». Да и поисковые отряды подтверждают, что на местах боёв на останки одного немецкого солдата приходилось десять наших.
Особенно огромные потери, рассказывал отец, были во время наступательных операциях – под Нарвой и в других местах: в медсанбат шёл поток неиссякаемый раненых.
Но был у нас в школе, далеко ходить не надо было, настоящий Герой Советского Союза, бывший лётчик Краев, не раз лично превращавший фашистские самолёты и танки в огненные гробы. Он вёл иногда уроки истории. Хотя какой он историк был - даже без педагогического образования? Давали ему, видно, из уважения поработать. Запомнился он не своими «уроками», от которых, мне кажется, и сам не получал большого удовлетворения, а своим образом: очень располагающее к себе простое, честное и по-русски красивое лицо, мягкость, улыбка, густые отброшенные назад волосы с проседью. Ходил он всегда в гладко отутюженном отлично сшитом тёмно-синем костюме с золотой звёздочкой Героя, постоянно притягивающей завистливо-уважительные взгляды мальчишек. Его не раз приглашали на уроки «боевой славы», но он отказывался. Кроме одного раза. На том уроке, к нашему разочарованию, он ничего о себе не рассказал, а только о своих друзьях, какие-то кажущиеся нам незначительные случаи. А на жадные вопросы «Сколько вы сбили самолётов, сколько танков уничтожили?» только улыбался и отмахивался. Одним словом «кина не получилось». Директор и педсовет повздыхали и больше Краева на подобные уроки не приглашали: «Скромный очень!».
Но возвращаюсь к теме потерь. После войны Сталин объявил, что потери нашей страны – 7 миллионов. Хрущёв озвучил цифру 20, а с 85-го года появилась цифра 27! Я видел буклет с материалами Потсдамской конференции, потери немцев – 8 миллионов. Историк Борис Соловьёв, используя демографические методики, доводит цифру наших потерь почти до 40 Ну, давайте всё-таки остановимся на цифре 27 млн и произведём нехитрые расчёты. Война длилась 1368 дней. Если 27 млн поделить на количество дней, то потери за сутки составят более 19 тысяч человек (вдумайтесь только - две полнокровные дивизии изо дня в день!), каждый час войны мы теряли примерно 882 человека, за минуту – 13-14. И так 4 года! Ну, допустим, половина из потерь – гражданские лица, вряд ли более. Значит каждые сутки в течении 4-х лет у нас гибла дивизия, или 5 полков (если считать, что в полку 2000 чел.). И так 4 года изо дня в день! А за несколько дней, значит, гибла целая армия! А руководство бросало и бросало людей в топку, как кочегар уголь! Соколов утверждает, что боевые потери немцев 2,5 млн. Мне кажется, что при таком раскладе и я бы войну выиграл, без всякого военного образования!
…Давайте не поверим снова. По нашим данным немцы на всех фронтах за всю войну потеряли 8 млн. Ну, скинем гражданские потери, процент которых у них, конечно, будет меньше, потери в Африке, на Западном фронте, в Югославии и т.д. Остановимся на 6 млн. Значит наших 13, а их 6. Ох, какие лукавые цифры!
Но вот на телеэкране появляется гладенькое личико молодого историка, и он начинает манипулировать цифирем, и приводит нас вдруг к тому, что боевые потери немцев и наших примерно равнозначны: наших восемь миллионов, а немцев семь, мол двадцать миллионов в концлагерях немецких уничтожены, от голода и болезней погибли и т.д. и нечего наших гениальных полководцев очернять, а значит и «вождь» суров, но справедлив был! Старый миф вползает и насасывается свежей крови! И мне хочется этому молоденькому лощёному историку плюнуть в то, что называется его лицом. Ведь сколько молодёжи слушают его и верят… верят!!! И я бы поверил, если б не слышал рассказов отца, если б не соприкасался с фронтовым поколением…
В одной литературной компании один литератор, лет на десять старше меня, пафосно заявил, что путь от Москвы до Берлина устлан генеральскими погонами, на что я сказал, что он устлан солдатскими портянками.
Но вот в фейсбуке неожиданно появляется пост, восхваляющий нашу победу и рядом вдруг фотография усатого вождя всех племён и народов. Я пишу даме, разместившей сей пост, а знает ли она, что именно Сталин, чей портрет она выставила как символ Победы, отменил праздник дня победы уже в 1947 году. Включается сталинист, видимо не слишком искушённую, но активную даму пасущий: «Не верьте всяким Резунам-Суворовым!». И я начинаю сомневаться, искать и вдруг через инет нахожу газету от 47-го года (всего два года после войны прошло!), где чёрным по белому сообщается, что постановлением Верховного Совета (Сталин тут, естественно, ни при чём!) 9 мая объявляется рабочим днём, а нерабочий день переносится на Новый год, и размещаю ссылку на эту газету в фейсбуке, отсылаю сталинисту – ответа я не дождался… 9 мая я надеваю георгиевскую ленточку – это день особый: и радостный и печальный. День победы! Но честь этой победы принадлежит, прежде всего, тем 27-30 миллионам погибших, телами которых закрылся трусливый вождь, честь этой победы принадлежит народу и потому сейчас это истинный праздник единства народа России.
P.S. Теперь о книгах, о литературе, о войне. Мой отец и настоящие ветераны, которые не отсиживались в тылу, а бывали на передовой, НИКОГДА не смотрели многочисленные фильмы о войне, коими подчас упивалась молодёжь и не читали художественную литературу о войне, заваливающую прилавки книжных магазинов. Тогда нельзя было показывать войну слишком трагически. Отец пытался писать мемуары и рассказал случай: в госпиталь привезли солдата, которому осколком срезало лицо и лобные кости, были видны выпирающие лобные доли мозга. Самое страшное, что человек был ещё в сознании, отвечал на вопросы – как зовут, сколько лет, из какой части… «Напиши об этом», - просил я отца «Нет», - качал он головой, - «Не напечатают» (он надеялся на публикацию).
Наши же киношники наловчились показывать войну так красиво и героически, что некоторые мальчишки невольно восклицали вслух или думали, ставя себя на место героя: «Вот если бы война, вот тогда бы я себя смог показать, не то, что сейчас!». Однажды, услышав такое в конце урока военно-патриотического воспитания, выступавший и слишком погорячившийся ветеран только ахнул: «Ребята! Да как же вы можете такое говорить? Да знаете ли вы что такое война, какая это Беда?!».
Правду говорить стало возможным лишь после падения власти коммунистов. Из всего прочитанного о войне ближе всего к тому, о чём рассказывал отец, знаю только три книги: «Генерал и его армия» Георгия Владимова, «Жизнь и судьба» Василия Гроссмана, «Ржевская мясорубка» Бориса Горбачевского. Конечно, были и другие хорошие писатели – Константин Воробьёв, Виктор Некрасов, да и у Симонова в «Живых и мёртвых» горькая правда прорвалась… но трагизм войны, созвучие с тем, что и как рассказывал отец (да и другие фронтовики в частных, не на парад, беседах), наиболее чувствуется мною в первых трёх вещах. Там голос фронтовика. Очень часто сокрушался отец по поводу бессмысленных жертв. Как это происходило, наверное, наиболее точно описал Борис Горбачевский, сам участник Ржевского сражения: «… Как мы воюем?! Комдив орёт в трубку командиру полка: «Не возьмёшь деревню – расстреляю!» - и добавляет к угрозе порцию мата. За ним комполка: приказ плюс своя порция нецензурщины. И так все – от командарма до ротного да с помощью комиссаров, гонят солдат в мясорубку. А результат?! Сколько побитых! Ты же сам видишь – везут и везут. А сколько лежать осталось! Бумаги не хватит на похоронки. Это же надо – по десять атак в сутки! Гонят и гонят! Ведь не баба гусей на речку – людей на пулемёты! Да был бы толк! Ох, злой я стал, Борис. А главное, на себя! Звал молодёжь умирать за благородные цели! Сам был готов за них лечь! А какое же это благородство, скажи, если командир, комиссар отдают приказ: «Любой ценой!»? Значит – за счёт солдат! Не подготовив его, не вооружив как следует! Безумие это! Второй год воюем на солдатских костях».
Вообще у советского руководства была странная логика: за потери командиров не слишком журили – пришлют новых, наказывали за то, что не смог взять очередную высоту... Участник войны А. Яковлев рассказывает в воспоминаниях: взяли деревню внезапно, с ловким манёвром, почти без потерь – тишина сверху. А если такую же деревню берут с тяжёлым боем, бездарно, с массой убитых и покалеченных – тут тебе победу раструбят, и награды пойдут, и повышения… Вроде как, если нет потерь, то и работы не видно.
Слава небесная мученикам и героям!
До сих пор не могу забыть о нередких рассказах моего отца хирурга медсанбата о бессмысленности наших жертв и тупоголовости командиров: идут в лоб на немцев в атаку, в лоб, и ложатся батальон за батальоном, без всякого вреда для противника - мальчишки с одной винтовкой на троих. А потому, что есть приказ наступать во что бы то ни стало, и отказ командира влечёт за собой расстрел... Вот он, обезумев, и бросает батальон за батальоном, наши трупы до горизонта почти (за потери у нас не очень ругали). А немцы хитрее - у них два ряда траншей: пока по первому молотит наша артиллерия, отсиживаются во втором ряду, ну а во время атаки переходят в первый... После многих потерь взяли немножко с фланга и тут же обнаружили хитрость. Но самое страшное в бою было даже не быть убитым, а пропасть без вести: ударит бомба и ничего ведь от человека не остаётся, а он, может быть, первый в рост встал и других за собой повёл... Тут сразу у бздящего НКВД подозрение в предательстве возникало и полуголодную военную пайку семье, потерявшей кормильца, ополовинивали... освобождённых пленных из немецких лагерей отправляли в советские, героев с уголовниками в кучу. Пленный - значит предатель. Не знаю такой армии, которая была так жестока к собственным воинам! Понадолбали по всему Союзу стелл бетонных и памятников с красивыми буквами: НИКТО НЕ ЗАБЫТ И НИЧТО НЕ ЗАБЫТО! Какая ложь, какое лицемерие, если поисковики до сих пор находят в лесах и болотах останки и документы наших воинов и с семьи снимается клеймо предательства!! Гнали на убой перед великим вождём. Тридцатью миллионами трупов его тушку спасли. А теперь вытаскивают с того света победителем величают. Молиться собираются на самого великого труса.

Источник:
https://proza.ru/2014/06/13/1783
https://proza.ru/2014/07/08/679