«То академик, то герой,/ То мореплаватель, то плотник,/ Он всеобъемлющей душой/ На троне вечный был работник». Выбранный мною в качестве эпиграфа отрывок из «Стансов» А.С. Пушкина отнюдь не случаен: когда вспоминаешь жизнь и деятельность А.И. Воробьёва, на ум приходят именно эти строки.

Для начала необходимо маленькое предисловие. В жизни, особенно если она долгая, нередко причудливо переплетаются судьбы не только людей, но и целых семей, я бы даже сказала - кланов. Как-то в конце сороковых годов у нас в доме, (а семья у нас была большая – художник, актёры, музыканты и я, пятилетний ребёнок) появилась очаровательная девушка с роскошными золотистыми волосами, светящимися серыми глазами, с фарфоровой кожей лица, очень хорошенькая. Судьба её была похожа на судьбы многих подростков, чьё детство пришлось на мрачные тридцатые годы: отец как враг народа расстрелян, мать – в лагере. Инна Коломойцева, это была именно она, пришла брать уроки игры на фортепиано к моей тёте, Марине Рыбниковой. Разница в возрасте у учительницы и ученицы была небольшая – какие-то десять лет. Вскоре они стали подругами, а мою бабушку, Любовь Фёдоровну Рыбникову, Инна стала вскоре воспринимать как очень близкого, родного человека. Надо сказать, что бабушка и мать Инны были хорошо знакомы, а сестра бабушки, Ксения Фёдоровна Лимчер, приняла особенно деятельное участие в судьбе Инны и её брата после ареста их родителей. Она не побоялась взять дополнительную работу, заработок от которой шёл целиком на детей арестованной подруги. Таким образом, семья Инны и клан моей бабушки уже с двадцатых годов имели крепкие дружеские отношения. А Хана Самойловна, мать Инны, приезжая из Усть-Каменогорска в Москву, останавливалась у нас (у неё были свои причины не появляться дома в коммунальной квартире на Кузнецком мосту).

«Мне кажется, что Андрей, по сути, был Строителем в широком смысле этого слова»

Вскоре после поступления в медицинский институт Инна пришла к нам со своим молодым человеком вроде как «на смотрины». Ей было важно мнение бабушки и Марины. Андрей, так звали избранника, произвёл самое положительное впечатление: это был очень красивый, застенчивый юноша, держался он скромно, но с большим достоинством. Его судьба как бы повторяла историю семьи Инны: родители репрессированы. Отец позже был расстрелян, а мать отбывала срок в лагере. Облик нового знакомого бабушка определила очень точно – «Дэвид Копперфильд», имея в виду не только выпавшие на его долю испытания, но, прежде всего, красоту и благородство.
Последнее институтское лето молодая семья проводила на даче у Ксении Фёдоровны, где Инна с Андреем, живя в проходной комнате, теснясь на одной раскладушке, усердно готовились к выпускным экзаменам. Тогда в Фирсановке, в соседних домах, расположилась целая колония родственников: наша шумная семья, Ксения Фёдоровна с внучкой, кузина бабушки с семьями брата и сестры. Все без конца фланировали от дома к дому, устраивали музыкальные вечера, нередко собирались на общие застолья. У Андрея тут же сложились дружеские отношения с моим дядей, известным музыковедом, профессором Московской консерватории, Алексеем Ивановичем Кандинским и моим отцом, заслуженным артистом театра имени Пушкина Степаном Кузьмичом Бубновым. (Звания и титулы пришли позже, а тогда это были просто Алёша и Степан). С первых же дней совместного отдыха у Андрея обнаружилась страсть «к перемене мест». Он буквально заразил нас велосипедами. Нашлись какие-то древние железные конструкции, тяжёлые, но на колёсах. Ремонт этих «рептилий» занимал массу времени, но знакомство с ближней округой доставляло огромное удовольствие. Андрей, кстати, уже тогда обнаружил незаурядный талант слесаря-ремонтника, всё ладилось в его руках. Позже, уже в Москве, он чинил нам и сантехнику, и электропроводку.
Тогда же в Фирсановке мне выдали старый, тяжеленный, английский мужской велик, а так как я с седла не доставала до педалей, на раму накрутили старое байковое одеяло. Не забуду нашего путешествия, когда, заблудившись, мы под проливным дождём тащили на себе наших коней через картофельное поле. Запомнилась и дальняя поездка в Мцыри, где в туберкулёзном санатории работала сестра Андрея Ирина. Но, видимо, велосипедная скорость не устраивала Андрея, и, как только появилась возможность, он пересел в автомобиль. Андрей долго уговаривал наших мужчин последовать его примеру, но тщетно: они остались верны двухколёсному транспорту.
Андрей и автомобильные путешествия, Андрей и байдарочные походы – всё это желание увидеть, пережить, испытать восторг перед красотой вечной природы. Его ничуть не страшили спартанские условия, к бытовым удобствам он по большей части был равнодушен. Позже мне даже казалось, что Андрей как-то бравирует своим пренебрежением к внешнему лоску. Чего стоили его немыслимые ватники, грубые штаны и ботинки, в которых он, уже будучи академиком, на даче на Николиной горе выходил чистить снег или собирать какие-то доски для бесконечных строек.
Андрей и строительные работы – это особая глава его жизни. Сначала надо было усовершенствовать дачу, конфискованную после ареста отца, как «врага народа», а потом возвращённую с невероятными сложностями. С каждым приездом в гости можно было отметить улучшение комфорта: отопление, тёплая вода и прочее. Он всё делал сам. Но вот семья так разрослась, что пора было думать о расширении жизненного пространства. Это означало строительство нового дома. Бывало, звонишь на дачу, просишь Андрея. В ответ: «Он подойти не может, он на крыше» (!). К возведению нового здания привлекались сыновья, но самым верным соратником, мне кажется, был близкий друг, Юра Кестнер. Когда проводился большой ремонт в Институте гематологии (в тот период там лежала моя мама) я сама могла видеть, как Андрей, директор Института, контролировал каждый шаг строителей: залезал на чердак, указывал на недоделки. При этом знания и умения в, казалось бы, чуждой его основной профессии области, служили лучшим доказательством, что мужики где-то схалтурили. Поэтому на требования исправить ошибки никто не возмущался, не роптал.
Вообще, мне кажется, что Андрей, по сути, был Строителем в широком смысле этого слова: он построил свою жизнь в таких обстоятельствах детства и юности, в каких не каждый сможет просто выжить. Он строил науку, выстроил Институт, превратив его в один из самых крупных медицинских центров.

Ближний круг

Карьера Андрея началась она в районной больнице Волоколамска, куда его пригласил главный врач Николай Михайлович Плотников. Он уже тогда, в начале пятидесятых годов, разглядел в Андрее незаурядного человека, талантливого молодого доктора. Взял под свою опеку, дал возможность попробовать себя в самых разных отраслях врачебного дела: терапии, акушерстве, педиатрии и патологической анатомии. Эти практические знания стали мощной основой для дальнейшей научной деятельности. Андрею везло на учителей: после Н.М.Плотникова он попадает к Иосифу Абрамовичу Кассирскому.
На протяжении всей жизни Андрею было свойственно одно чрезвычайно важное качество – память, уважение и признательность своим учителям и тем, кто, по его мнению, сформировали его личность. Портреты И.М.Сеченова и И.А.Кассирского, А.А.Богданова и М. Д. Бриллиант, его верной соратницы, и некоторые другие неизменно занимали почётное место на стенах его кабинета. Мне кажется, они были его постоянными собеседниками.
Встреча с И.А.Кассирским стала началом пути в большую гематологию, к невероятным открытиям, благодаря которым многие заболевания крови уже перестают быть приговором для человека. Банкет после защиты кандидатской диссертации был устроен у нас дома. Я уже писала о том, что Андрей и Инна давно стали членами нашей семьи, и торжество по поводу столь значительного события без разговоров решено было провести в нашей большой квартире. Помимо друзей-однокашников по 1-му медицинскому институту, пришли и мэтры во главе с И.А.Кассирским. Он поразил меня своей внешностью: его лицо было очень характерным, выразительным и значительным. Произнесли много тостов, поздравлений, народ веселился, и тут И.А. Кассирский направился в комнату с роялем, сел за инструмент и вполне профессионально начал играть не только классику, но и произведения лёгкого жанра. Лишь позже я узнала о домашних музицированиях в доме Кассирских, участниками которых были не только профессионалы, но и музыканты-любители. Оказалось также, что И.А.Кассирский учился в одной гимназии с дядей моего мужа, и бывшие гимназисты ежегодно собирались вместе уже в Москве вспомнить молодость. Сохранились фотографии этих регулярных «сессий». Широкое образование, полученное ими в классической гимназии, где особое значение придавалось латыни, иностранным языкам, литературе и другим гуманитарным дисциплинам, дало им возможность реализовать себя в самых разных профессиях.
Запомнила я на том банкете и блистательного Юрия Ивановича Лорие, с которым позже у нашей семьи сложились дружеские отношения. Если бы меня спросили, кто из современников похож на Пушкина, я бы, не колеблясь, ответила: «Юра Лорие!» Невысокого роста, некрасивый (в классическом понимании), он обладал таким обаянием, что все красавцы рядом просто меркли. Это был человек-праздник, лёгкий, потрясающе остроумный, но не легковесный. Познакомившись с ним поближе, мы узнали не только первоклассного врача, живущего болью своих пациентов, но и великолепно образованного человека, продолжавшего культурные традиции семьи потомственных интеллигентов.
После защиты уже докторской диссертации Алексей Иванович Кандинский спросил Андрея: «Ну, а дальше что?» В ответ услышал: «Ну, а дальше, возможно, Академия». Но за этим было не только честолюбие, без которого немыслим поступательный путь развития, а прежде всего огромный труд, осознание своих творческих возможностей, направленных на главное дело в его жизни – избавление человека от страданий.
И вот Андрей – академик, министр здравоохранения, директор Гематологического центра. И на каждом посту он – неутомимый работник. Учёный и лечащий врач, организатор и просветитель, а в быту – глава громадного семейства. Для него, лишённого нормального детства рядом с родителями, было чрезвычайно важным сохранение родственных связей и контактов. В доме, по какому бы адресу он ни жил, устраивались колоссальные застолья. Здесь собирались и двоюродная сестра с мужем и сыновьями, и двоюродные братья их с жёнами и семьями, и сыновья с жёнами и внуками, а потом и правнуками. В общем, клан был внушительным. И во главе стола царствовал Андрей. Слушать его было бесконечно интересно - воспоминания о родителях, об истории разветвлённой родни. Затрагивались и вечные философские темы.
В день рождения отца, Ивана Ивановича Воробьёва, шли к Камню памяти, посвящённому всем никологорцам, погибшим во времена сталинских репрессий. Андрей не знал, где погребён его отец, и этот камень был для него тем местом, где он мог поклониться памяти самого близкого человека.
Помню время, когда из лагеря вернулась мать Андрея, Мария Самуиловна. Высокая, худая, немного сутулая, она производила мощное впечатление. Белые как снег, волнистые волосы и пронзительные карие глаза. Чувствовалась в ней железная воля, непоколебимая жизненная позиция и привычка к спартанским условиям быта. Мария Самуиловна была очень образованным человеком, Андрей высоко ценил её талант учёного-биолога. В быту она была немногословна, но всё же нам удалось услышать её рассказы о том, что ей пришлось пережить. Как-то мой отец позволил себе сказать что-то неуважительное о Ленине, и тут же заработал возмущённую отповедь: « Не смейте так говорить! Мы – ленинцы!» Несмотря ни на что, она оставалась верна своим политическим идеалам. Однажды я наткнулась на даче на кипу толстых литературных журналов. По отмеченным в них стихотворениям и статьям было ясно, кому принадлежат сделанные пометки. В основном это были Р.Рождественский и Е.Евтушенко с их стихотворениями о развенчании культа Сталина. Эта тема не оставляла её до последних дней.
Поразил меня один рассказ Андрея о свидании с матерью на поселении. Было ему лет шестнадцать. Вечером после его приезда в дверь постучали, на пороге показался кто-то из администрации. Этот человек попросил Андрея выйти с ним на улицу. Мария Самуиловна категорически запретила сыну покидать комнату. Андрей вспоминал, что его даже смутила такая реакция матери: ну, что такого, если человек просит. Но Мария Самуиловна была непреклонна: она слишком хорошо знала тамошние порядки. За пределами дома Андрея спокойно могли задержать, а может быть и арестовать, в помещении же без специального документа сделать это было невозможно.

«Вот оно, святое наше воинство»

Но вернёмся к Андрею Ивановичу. В его гуманной и мирной деятельности было много поистине героического. Это и каждодневная борьба за жизнь пациента, и его беспримерные действия в экстремальных ситуациях. Достаточно вспомнить аварию на Чернобыльской АЭС и позже – землетрясение в Спитаке. Приведу один эпизод из 70-х годов. Вечер, у нас собрались друзья, среди них - Инна с Андреем. Вид у него был очень утомлённый, я предложила ему пойти в соседнюю комнату, где бы он мог немного отдохнуть. Он сразу согласился, и когда прилёг на диван, вдруг сказал: «А ты знаешь, я сегодня сделал открытие. В лечении лучевой болезни». Тогда он работал в Институте биофизики министерства здравоохранения. Думаю, что работы его были частично, засекречены, но в этот день ему всё же хотелось хоть с кем-то поделиться достигнутым результатом своих исследований.
Понятно, что именно такой специалист был приглашён для решения сложнейших задач здравоохранения после взрыва на ЧАЭС. Андрей прекрасно понимал, какому риску подвергает себя, находясь в эпицентре катастрофы, но как врач и гражданин о себе он думал в последнюю очередь. Действовал с поразительным самообладанием, старался реализовать свои наработки, которые собирал не один год, занимаясь медициной катастроф. Позднее он подарил мне книгу, написанную в соавторстве с сыном, Павлом, о том, что пришлось пережить в Чернобыле в те страшные дни, сопроводив её очень значимым посвящением: «Ты должна знать правду!». Героизм и мужество проявлялись и в его гражданской позиции: он открыто, возможно в ущерб себе, выступал против несправедливости, в защиту неоправданно обвинённых коллег-врачей.
У Андрея была поистине «всеобъемлющая душа». Это касается не только безоговорочной помощи, которую он, безумно занятый, усталый, оказывал буквально каждому, кто нуждался в его медицинской поддержке. Широта души – это, помимо исполнения врачебного долга, активная жизнь в сферах, не связанных с профессиональной деятельностью. Для Андрея это была музыка, которую он бесконечно любил и знал. Счастьем было не только посещение концертов мировых знаменитостей: он любил, когда в его доме звучал инструмент, это создавало атмосферу далёкого детства, когда рядом были папа и мама. Но особенным увлечением для него было чтение. Оно давало бесконечную пищу для размышлений. Я всегда поражалась обилию книг на его столе, по большей части исторического содержания. Его искренне волновало будущее России, до последних дней он строил планы по преобразованию страны. И здесь уместно опять обратиться к Пушкину: «Он смело сеял просвещенье,/Не презирал страны родной:/Он знал её предназначенье». Андрей был не «квасным», а истинным патриотом.
Вспоминая жизнь и деятельность Андрея Ивановича Воробьёва невозможно не сказать о четырёх женщинах, сыгравших важнейшую роль в его жизни. Это, прежде всего, Мария Самуиловна. Внешне их отношения были сдержанными, но стойкость и мудрость матери, безусловно, сформировали особый стержень характера Андрея.
Первая жена, Инна Павловна Коломойцева, сама великолепный врач-невропатолог, со студенческой скамьи во всём поддерживала мужа, освободила его от бытовых забот. Находясь в тени, она поставила Андрея на пьедестал, понимая масштаб его личности.
Марина Давыдовна Бриллиант - «гениальный врач», как говорил о ней Андрей, посвятила свою жизнь их совместной научной и врачебной деятельности. Её преданность Андрею и общему делу граничила с фанатичностью, но многие исследования и открытия в области гематологии без её участия вряд ли были бы столь успешными.
После кончины Инны Андрей женился на Александре Михайловне (Шурочке) Кременецкой. Увлечённая, как и Андрей, общей с ним профессией, она стала ему помощницей, подругой и соратницей. Ей удалось сохранить в семье привычную для дома Воробьёвых атмосферу, что было важным для родственников и друзей. В последние годы жизни Андрея, омрачённые тяжелыми болезнями, она была не просто рядом: ей удавалось создать ему наиболее комфортные условия, нередко беря на себя рискованные решения. Но так хотел Андрей, а его желание было для неё законом.
Несмотря на тяжёлое физическое состояние, Андрей не сдавался. Мысль билась в голове этого человека до последних минут. Многое в своей жизни он пересмотрел, но генеральным направлением оставались добро и справедливость.
Закончить хочу словами Булата Окуджавы: «Совесть, благородство и достоинство/ Вот оно, святое наше воинство». Это воинство Андрей воплощал в себе до последнего вздоха и ушёл как Большой Человек. А память о нём сохранится в нас как образец нравственности.