«Я застал А.А. Арендта, А.И. Арутюнова, Б.Г. Егорова, Л.А. Корейшу - они гордились тем, что были учениками Н Н.Бурденко. Арутюнов его просто боготворил. Порой, когда Александр Иванович был зол на нас, мы задавали ему вопрос: а как бы в этой ситуации поступил Николай Нилович? Арутюнов тут же сменял гнев на милость и начинал рассказывать о Бурденко». А.И. Яковлев * * * Когда Николай Нилович в 1930-е гг. оперировал в нейрохирургической клинике, которая в то время находилась на Ульяновской улице (ныне Николоямская), в операционной собиралась вся клиника – посмотреть на то, как священнодействует над мозгом великий Бурденко. На одной из таких операций я ассистировал профессору. Вдруг неожиданно из одного из сосудов начинается кровотечение, которое не удается быстро остановить. Николай Нилович чуть занервничал и с досадой обратился ко мне: «Как ты держишь крючки! Кто тебя научил их так держать? Этот твой хромой дурак?». Я сразу понял, кого он имеет в виду: моим Учителем в Ростове, откуда я приехал в ординатуру в Москву, был профессор Николай Алексеевич Богораз. Он хромал из-за ранения в ногу, полученного во время 1-й Мировой войны. Чувствую, что совершенно не могу себя контролировать. Бросаю крючки, смотрю Бурденко прямо в глаза и резко говорю: «Если еще раз позволите себе так высказываться о моем Учителе, пеняйте на себя». Над операционной нависла гробовая тишина. Затем Николай Нилович тихо и отчетливо произнес: «Продолжаем операцию».
После операции, когда я пришел в ординаторскую, то ощутил себя в некотором вакууме. Один из коллег сказал: «Все Саша, Николай Нилович тебе такого не простит!». Да и без этого «доброжелателя» было предельно ясно. Прощай, ординатура. Совершенно опустошенный выхожу из ординаторской и направляюсь к выходу. Нахлынули воспоминания о том, как еще совсем недавно докладывал на хирургическом обществе, после которого ко мне, молодому и никому неизвестному, провинциальному врачу, подошел Николай Нилович и неожиданно спросил: «А вы не хотели поработать в нашей клинике?». Что за вопрос! Да это мечта моей жизни - поучится у Великого Бурденко. Уверен, что в тот момент на всей планете не было более счастливого человека, чем я… И вот - прощай мечты. Прощай, Москва. Я даже представить себе не мог, чем можно будет объяснять моё такое быстрое возвращение в Ростов.
С тяжелыми мыслями иду по пустому больничному коридору. Неожиданно слышу «цок, цок, цок». Знаю, что это шаги Николая Ниловича. Полы в клинике были мраморные, а по старой армейской привычке он носил ботинки с подковками. Думаю, вот не везет, так не везет: сейчас вообще ни к чему было попадаться ему на глаза. Поравнявшись со мной, Бурденко положил свою руку на мое плечо и спросил: «Вы где живете?». Отвечаю: «На Арбате». «Нам по пути. Я Вас подвезу». Сели в машину на задние сидение. Он водителю: «Домой через Арбат».
Поехали. Ни слова. В районе Арбатской площади обращается ко мне: «Покажите водителю место, где надо будет остановиться». Попросил высадить меня в районе театра Вахтангова, где снимал маленькую комнату. Машина остановилась. Когда начал выходить, неожиданно почувствовал, как Николай Нилович резко взял меня за руку и сказал: «Я Вас очень прошу написать профессору Богоразу о сегодняшнем инциденте, с моими искренними извинениями. И еще напишите, что если бы мои ученики так бы меня защищали, то я бы был счастливейшим человеком».

* * *
В один из выходных дней в моей комнате, которую я снимал на Арбате, раздался телефонный звонок. В трубке взволнованный голос Бурденко: «Срочно приезжай!» И короткие гудки отбоя. Быстро оделся и побежал к Николаю Ниловичу, благо, что он жил недалеко, в районе Зубовской площади. Подбегаю к его красному кирпичному дому в Долгом переулке (ныне улица Бурденко), поднимаюсь по лестнице – дверь в квартиру приоткрыта: в прихожей никого нет. Вбегаю в кабинет и вижу, что среди невероятного беспорядка стоит Николай Нилович, который достает из книжного шкафа книгу, трясёт её, а потом отбрасывает в сторону. Увидев меня, говорит: «Очень хорошо, что ты быстро пришёл. Делай как я. Бери книги и тряси. Появилась возможность купить для нашей клиники новейший германский рентгеновский аппарат, который стоит 18 000 рублей. Их-то нам и надо будет срочно «натрясти». Причём, это мы должны сделать до приезда Марии Эмильевны (жены Николая Ниловича – А.Я.), которая вернется через пару часов с дачи».
Николай Нилович никогда не отказывался от вознаграждений за частные консультации, а полученные деньги складывал между страниц книг, стоящих в библиотеке. Мария Эмильевна об этом не знала. Она контролировала все финансовые расходы семьи, была очень строгой и экономной. Николай Нилович много писал, и научные журналы охотно публиковали его работы. Издательские гонорары обычно получала Мария Эмильевна. К ней все привыкли, знали ее в лицо и даже порой не просили предъявить документы. Но после одной из публикаций Николай Нилович сам пришёл в редакцию за гонораром. Однако в бухгалтерии ему сказали: «Позвольте, ведь Бурденко - это женщина, мы её хорошо знаем, а Вы кто будете?». Пришлось объяснять, что именно он является автором публикации и гонорар причитается ему.

* * *
Николай Нилович жил недалеко от своей клиники на Пироговке и часто приходил туда ночью: понаблюдать за прооперированными или тяжелыми больными, посмотреть, чем занимается дежурный медперсонал. Если встречал недостатки, тут же велел заносить в специальную тетрадь приказы об увольнениях, выговорах, и других наказаниях.
Утром же, приходя на работу, он первым делом требовал эту тетрадь, и внимательно просматривал, что там ночью написали с его слов. Подавляющее число приказов он отменял, т. к. считал, что вынес их сгоряча. Эту привычку Николай Нилович приобрел на военной службе в царской армии. Единственное, что он никогда не прощал, так это действия медперсонала, которые могли нанести вред больному.

* * *
Однажды на врачебной конференции обсуждался вопрос, как проводить госпитализацию больных: в плановом порядке или по записочкам. Это было связано с тем, что поступало очень много телефонных звонков из различных вышестоящих организаций, коллег из других медицинских учреждений и сотрудников клиники с просьбой о срочной госпитализации вне очереди. Коек не хватало, и плановые больные подолгу ждали своей очереди. Этот вопрос вызвал оживленную дискуссию. Николай Нилович во время обсуждения не проронил ни слова, а затем подвел итог: «Стационировать будем строго по очереди, но по записочкам тоже». Эту историю Александр Иванович рассказал во время врачебной конференции в начале 1970-х гг., когда обсуждался точно такой же вопрос о необходимости строгого соблюдения плановой госпитализации.

* * *
Лекции в Первом московском медицинском институте Николай Нилович Бурденко читал не так ярко, как, например, профессора Петр Александрович Герцен или Максим Петрович Кончаловский. Некоторым студентом его лекции не очень нравились, и они предпочитали заниматься другими делами. Николай Нилович на это не сетовал, считая, что тем, кому знания хирургии действительно нужны, обязательно придут. Посещение лекций в то время было необязательным. Один из студентов, который, кстати, в дальнейшем стал заведующим кафедрой одного из мединститутов, ухитрился пропустить все лекции Николая Ниловича и пришел в клинику сдавать экзамен. У входа он, встретив почтенного возраста мужчину в очках и в белом хирургическом халате, спросил: «Как мне пройти на экзамен к профессору Бурденко». «Поднимайтесь на второй этаж – там его кабинет, а я Вам его приглашу». Можно представить смущение этого студента, когда, через некоторое время в кабинет по-хозяйски вошел тот самый человек, который обещал ему пригласить профессора Бурденко.

* * *
А вот еще из рассказа нейрохирургической операционной сестры, которая долгое время ассистировала Бурденко в клинике во время операций. Фамилию, к сожалению, не записал. «Меня многие часто спрашивают, бывал ли Николай Нилович груб во время операций, а иногда даже мог запустить инструментом, если ему неправильно подавали. Могу сказать, что он был удивительно добрым и хорошим человеком. А по поводу того, о чем меня спрашивают, скажу: порой такое случалось, но только в тех случаях, когда Николай Нилович ощущал, что любое промедление может трагически закончиться для больного. В эти мгновения он думал только о жизни пациента».