Мы неоднократно в нашей газете обращаемся к теме тюремной медицины. Представился случай задать вопросы Дмитрию Владиславовичу Седых, который проработал в тюремной медицине около 20 лет. Случайным образом он учился у П.А.Воробьева ещё будучи студентом. Автор немало написал историй из своего опыта в социальных сетях - очень своеобразный и полезный всем материал, легко ищется через ГУГЛ. Так что разговор получился откровенным и необычным, так как мы говорили с человеком, отработавшим всю профессиональную жизнь в условиях, мягко говоря, отличающихся от стандартных.
Кстати, между делом, он рассказывает про резкое сокращение числа заключенных. Не концентрирует внимания на лицензировании, но подтверждает, что это был определенный этап развития тюремной медицины. В общем, мы довольны тем, что взяли такое интервью.

Барак «с удобствами на улице»

- Дмитрий Владиславович, расскажите, как и почему Вы пришли в систему пенитенциарной медицины. Это была случайность или какие-то причины?

- Пришёл в 1991 г. Окончил клиническую интернатуру на кафедре анестезиологии ММА им. Сеченова, распределился в ГУЗМО. Направили (скрепя сердце) в Дмитровскую ЦРБ в Подмосковье. В августе приключился путч ГКЧП. Надежды на лучшее не оправдались, очень быстро пришло отрезвление. Г. Попов, новый мэр столицы, заблокировал московскую прописку. Всё по талонам, в Подмосковье - даже хлеб.
Из ЦРБ направили в Яхрому. Главврач сразу дал понять: ни жилья, ни прописки не будет. Отдал трудовую со словами: «Никому ты тут не нужен». Немного помотавшись по Подмосковью и так и не найдя места, собрал скромный скарб и поехал к себе домой, в Кировскую область. Там тоже не очень меня ждали. Только через три месяца позвали во ФСИН (тогда - УИС) в посёлок Лесной Кировской области. Так я и попал в хирургическое отделение Центральной больницы Учреждения К-231 Вятского УЛИУ (Управления лесных исправительных учреждений - бывшего Вятлага).
Поселился в Лесном, в бывшем детском отделении поселковой больницы: одноэтажном бараке без удобств, точнее – «с удобствами на улице». Барак напротив «скорой помощи». Комната 4х3 метра, стены выкрашены тёмно-зелёной краской, окно - на инфекционное отделение. Рядом - река Большой Вьюк. Летом можно было купаться в ней, а зимой - только баня, благо, она тогда ещё не закрылась. Телевизора, как и самого телевидения в посёлке не было. Радиоприёмник «Россия-2» по УКВ ловил все переговоры «скорой» и железнодорожников (в основном матом). Поэтому я всегда заранее знал, если кого-то везли по ЖД на дрезине в больницу.
Гайно-Кайская железная дорога, принадлежавшая Вятлагу, уходила на север от Лесного на 160 км. Вдоль неё через каждые 5-10 км станции и колонии. Оканчивалась она уже в Коми станцией Крутоборка. Из всех колоний и посёлков больных и травмированных везли в Лесной: зеков - в Центральную больницу Учреждения (ИК-16), вольных - в поселковую. Сразу же мне предложили совмещать работу в колонии и в хирургическом отделении поселковой больницы. Практически каждую ночь кого-то привозили по «скорой».
В колониях шёл передел «власти» и процветала поножовщина. Местное население - военные (МВД) и сотрудники колоний плюс бывшие («бывавшие») «з/к». Моя больница для осуждённых (ИК-16) в четырёх километрах от посёлка на станции Сангородок. Больница на 350 коек, 11 отделений - такие же одноэтажные деревянные бараки. Два хирургических отделения: чистое и гнойное на 50 коек. Четыре хирурга, один - бывший стоматолог, заразившийся в колонии туберкулёзом и потому переведенный в хирурги. Из наркозной аппаратуры - видавший виды РО-2 и Полинаркон с блоком «Анестезист». Меня выручало владение проводниковой анестезией. В первый же день выполнил блокаду по Кулленкампфу и получил пневмотрокс. Вылечил.
Дорога в колонию проходила мимо двух кладбищ: поселкового и для осуждённых, именуемого «Марьиной горкой»: Фёдорова Мария Ивановна – врач-хирург, долгое время была начальником моей хирургии, скончалась до моего прибытия в Вятлаг.
В работу окунулся «с головой»: это спасало от тоски и скуки. Почти каждую ночь оперировали экстренных: травмированных, резаных, «мастырщиков» («мастырка» - акт аутоагрессии с целью попасть в больницу) и т.д. Днём оперировали плановых: резекции, ампутации, травмы, флегмоны, геморрои. До тысячи операций в год.
Сначала думал: поработаю год-два и уеду. Но через год предложили аттестоваться (стать военным). Соблазнился. По выходу на пенсию обещали квартиру в любом избранном месте в России, плюс военная пенсия, зарплата выше, чем у вольных, паёк. В 90-е её постоянно задерживали зарплату по три месяца, а иногда и больше. Так и остался.

- Существует ли некий профессиональный отбор для врачей системы исправительных учреждений? Если да, то как это происходит и каковы критерии отбора?

- Какого-то специального отбора или специальной подготовки для врачей ФСИН не было, да и сейчас нет. Все врачи пришли из обычных ВУЗов. Трое хирургов, с которыми я работал, практически самоучки из терапевтов. Правда, съездившие несколько раз во времена СССР на курсы усовершенствования. Тогда ещё посылали. Начальник окончил медицинский в Минске, бывший спортсмен - баскетболист. Многие врачи с Украины (Днепропетровск, Харьков, Львов). Говорят, это была политика Хрущёва «сталкивать» персонал и осуждённых на национальной почве, дабы ограничить связи. Среди начальства также было много украинцев, белорусов, кавказцев. А вот еврей был всего один - начальник продснабжения.

«К врачам относились всегда с уважением и даже, я бы сказал, с благоговением»

- Известно, что тюремный врач обязан соблюдать определённую дистанцию между собой и своими пациентами. Какие «табу» для врача существуют при общении с заключёнными и при их лечении, отличные от табу «на воле»?

- Табу, конечно, существовали и сейчас существуют. С меня сразу взяли подписку. Запрещалось принимать от осуждённых письма, записки и передавать их на волю, равно как и с воли - осуждённым. Обращаться к осуждённым можно только по фамилии. За руку не здороваться. Нельзя проносить в колонию запрещённые предметы: карты, оптику (бинокли, фотоаппараты), цветные карандаши, игральные карты и т.д. Впрочем, в 90-е было не так строго, как теперь. В отделении не было решёток, осуждённые свободно ходили и в «процедурку» и в ординаторскую. К врачам они относились всегда с уважением и даже, я бы сказал, с благоговением. Когда у меня скончалась жена, осуждённые собрали довольно ощутимую сумму «на похороны». Ночью функции медсестер выполняли «лепилы» из осуждённых. Мы их обучали, и они выполняли перевязки, инъекции, а иные могли даже интубировать. Врачей среди них практически не было, за 17 лет я встретил всего двоих.

- Насколько остра проблема профессионального выгорания среди тюремных врачей? Как она решается?

- «Выгорания» среди врачей УИС мне не доводилось встречать. Отчасти оно «профилактировалось» льготами, отчасти – «зелёным змием». Когда узнали, что я окончил московский ВУЗ, сразу предупредили: «К нам приезжают с красными дипломами, а уезжают - с красными носами». Но это, скорее, каламбур. Были среди врачей и кандидаты наук. Основателем нашего хирургического отделения стал главный хирург Черноморского флота Утцаль - бывший политзаключенный. Практически все врачи, с кем мне довелось работать, доработали в ФСИН до пенсии. А молодые, кто не приживался, уезжали сразу, проработав меньше года.

- В начале нулевых в тюремной медицине была введена процедура лицензирования. Вы тогда уже работали в системе. Можете рассказать, что изменилось или не изменилось ничего?

- С введением лицензирования каких-то существенных изменений не произошло, разве что усилился контроль со стороны руководства. Была введена система освидетельствования осуждённых на МСЭ. До этого она была формальной: «инвалидность» оформляли сами врачи больницы, естественно она практически ничего не давала кроме поблажек при трудоиспользовании. С введением МСЭ в колонию раз в квартал приезжала гражданская выездная МСЭ, мы только оформляли направления. Получившие инвалидность получали пенсию, могли заказать средства реабилитации. Несколько улучшилось медснабжение лекарственными средствами, оборудованием. В нашем распоряжении был гастрофиброскоп, диагностический комплекс «Валента» с велоэргометрией, комплекс «Мицар», в начале 2000-х в больницу поступил новый флюорограф и рентгенаппарат с дистанционным управлением.

«Ничто не мешает привлекать в больницы для осуждённых гражданских врачей»

- Как Вы относитесь к идее передать ведение тюремной медицины под «управление» в Минздрав? Если можно – подробно «за» и «против».

- К этой идее отношусь, скорее, отрицательно. Слишком много нюансов, регламентируемых УИК придётся решать Минздраву: охрана, этапирование, оборудование помещений, больниц и т.д. Врачи тюремных больниц, скорее всего, лишатся своих преференций. Да и в Минздраве, надо полагать, к этим больницам будет отношение, как к навязанной обузе, соответственно, и финансироваться они будут по принципу «на тебе, убоже, что нам негоже». Сейчас (да и раньше) ничто не мешает привлекать в больницы для осуждённых гражданских врачей, мне многократно приходилось вызывать по санавиации в больницу гражданских специалистов. И сегодня законодательство позволяет это осуществлять. Прилетали к нам и нейрохирурги, и травматологи, и офтальмологи из областных учреждений. Только вопрос оплаты их труда стоит урегулировать: часто им просто не платили.
А вот создание внутри системы ФСИН многопрофильного учреждения, способного оказывать все виды специализированной помощи (онко-, нейрохирургической, офтальмологической, ортопедической и т.д.), куда направлялись бы больные из других ЛИУ, было бы целесообразно. До конца 90-х такую функцию выполняла больница ФК ЛПУ им. Ф.П. Гааза в Санкт-Петербурге. Мне доводилось сопровождать и направлять туда своих пациентов. Но с передачей её в региональное управление она перестала быть межобластной.

- Согласно рекомендациям ВОЗ, при организации тюремной медицины должны соблюдаться два принципа оказания медицинской помощи - эквивалентность и непрерывность. Соблюдаются ли они в отечественных пенитенциарных учреждениях, если нет, то почему? Известны случаи, когда недолеченные, например, от туберкулеза больные выходили из лагеря и «на гражданке» не получали нужного лечения: у них нет прописки, медицинских документов и т.д.

- Не очень понимаю принцип «эквивалентность». Все мои пациенты получали помощь эквивалентно их патологии в соответствии с клиническими рекомендациями, правилами оказания помощи, с соблюдением всех правил асептики и антисептики и в соответствии с МЭС. За этим в ФСИН довольно строгий контроль. Другое дело, что после освобождения из УИС, пациент попадает в «ведение Минздрава» и часто оказывается вне контроля. Нетранспортабельного пациента можно перевести в гражданское учреждение, и мы не раз такое делали. Но и тут вопрос с финансированием: за чей счет? Ведь он до прибытия на постоянное место жительства не привязан к какой-либо страховой компании (ОМС). ФСИН обязана обеспечить такую преемственность, для этого в учреждениях ФСИН существуют социальные сотрудники, психологи и т.д. Но часто это происходит формально, и пациент оказывается на улице. Да, иногда недолеченный. Выход один - общественный контроль за исполнением законодательства.
Освободившийся выпадает из под контроля ФСИН тотчас после пересечения ворот. Задерживать его в ЛИУ никто не имеет права – «ограничение свободы», т.е. нарушение его прав. Даже если он недолечен. А дальше он волен жить, как захочет и сможет. Документ (справка об освобождении) даёт ему возможность получить полис. И пока он не прикрепится к какой-либо поликлинике - никто его искать не будет.

«Исполнение приказа – закон»

- С 2014 г. тюремные врачи формально независимы от администрации исправительных учреждений, но как обстоят дела на самом деле? Насколько велико влияние администрации и немедицинского персонала на работу врача?

Естественно, врачи в некоторой степени зависимы от администрации: ведь основная функция колонии - исполнение наказания и всё руководство - военные, хоть и Минюст. Да и врачи ФСИН в большинстве аттестованные. Исполнение приказа - закон. Часто руководство нас врачей пугало, мол, мы вас загоним на вышки, полагая, что мы не работаем. Но в нашу работу они старались не вмешиваться. Однажды только «хозяин» (начальник колонии) на «пятиминутке» заявил: «Мне бы ещё немножко хирургии подучиться и смогу работать врачом». Иногда они перед нами заискивали, если случалась травма на производстве: экспертизу ведь мы проводили.
Если прибывший этапом осуждённый нуждался в госпитализации, то решение принимал врач, начальник отделения. Препятствий со стороны администрации практически не было. А вот в гражданские больницы осуждённых мы не направляли. Представляете сколько было бы при этом проблем: обеспечить конвой при этапировании (человек шесть с автоматами, его ещё вызвать нужно), обеспечить спецтранспорт, на всё время госпитализации конвой должен дежурить рядом с больным в больнице (буквально рядом - в палате) чтобы осуждённый сам не сбежал и кого-то не убил. Обычно осуждённого или подследственного, оказавшегося в больнице, приковывают к кровати наручниками. В противном случае палата должна быть оборудована невзламываемыми решетками не только на окнах, но и на дверях.
Захваты медработников в заложники хоть и черезвычайная редкость, но всё же случаются. Поэтому в 2008 г. и в нашей больнице палаты отделили от персонала решётками. До этого никаких решёток не было, и даже женщины спокойно ходили по отделению и в палаты. Теперь же и перевязки, и процедуры выполняют через окно в решётке. Единственная категория осуждённых, которых можно (и нужно) лечить в вольных учреждениях - осуждённые к колонии-поселению («неосторожники»-водители и т.п.). Но и они лечились в нашей больнице, поскольку и им нужен конвой.

- Какие проблемы с лекарственным обеспечением и медицинским оборудованием в пенитенциарных учреждениях? Ситуация хуже, чем в районных удалённых больницах, или похожа? Если можно – приведите примеры.

- С лекарственным обеспечением проблем обычно не возникало, имелось всё необходимое. Аптека при больнице готовила растворы в достаточном количестве, имелись все антибиотики, средства для наркоза и т.д. В целом обеспечение лекарствами было вполне приемлемым. Разве что химиотерапию онкопациентам мы не проводили, не было кардиохирургической службы. Но это высокие технологии и дорогостоящее оборудование, не во всякой областной больнице имеются.
В начале 2000-х мы получили новое рентгеноборудование, диагностический комплекс «Валента», «Мицар». А вот с диагностическим комплексом по Фоллю ФСИН, конечно, насмешил. Их много тогда закупили. Не было у нас и УЗИ диагностики.

- Как Вы оцениваете работу отечественных правозащитных организаций, отстаивающих права заключённых? Удалось ли добиться позитивных перемен за последние годы?

- С правозащитниками мы почти не встречались, не до них нам было. От них больше трёпа, чем пользы. Осуждённые довольно часто пишут в правозащитные организации, для этого среди них даже имеются «штатные» писари. Нам приходилось только писать ответы на их жалобы и заявления. В Вятлаг правозащитники нечасто наведывались: за всё время я всего раз или два видел людей с фото- и кинокамерами.

- Что бы Вы изменили в первую очередь в системе отечественной пенитенциарной медицины?

- Уже упоминал, что следовало бы создать одну или несколько многопрофильных больниц (пусть даже закрытого типа), где можно было бы оказывать пациентам высокотехнологичную помощь. Пожалуй, и всё. Конечно, все больницы для осуждённых должны быть благоустроенными, хотя бы с горячим водоснабжением. У нас его не было: воду грели дровяными титанами.

- Вы до сих пор работаете в системе?

- Нет. В 2008-м я вышел на пенсию по возрасту и в связи с заболеванием, полученным во время службы (перенес инфаркт на ногах в 2003-м), а в 2014-м нашу больницу закрыли в связи с резким снижением количества обслуживаемого контингента. Колонии севернее Лесного почти все ликвидировали из-за отсутствия производственной базы: весь промышленный лес вырубили. После выхода на пенсию ещё пять лет работал анестезиологом-реаниматологом в вольной больнице посёлка Лесной. Ведомственно она также относилась к ФСИН.
В 2009-м получил сертификат и купил на вторичном рынке квартиру в Кирове, куда и переехали с сыном в 2014 г. Сейчас работаю анестезиологом в Кировской клинической офтальмологической больнице.