Наш собеседник - знаменитый кардиохирург, учёный, организатор здравоохранения, общественный деятель… Простое перечисление научных достижений, медицинских инноваций, наград и почётных званий Лео Антоновича Бокерия займёт не одну страницу. С 1968 г. он работает в Национальном медицинском исследовательском центре сердечно-сосудистой хирургии им. А. Н. Бакулева, за полвека через его руки прошли тысячи человеческих сердец. Для пациентов то, что он делает – чудо, а для самого хирурга – обычная повседневная работа. По словам Л.А. Бокерия, «я лишь останавливаю сердце и восстанавливаю его».

«Не стоит вспоминать о грустном»

- Лео Антонович, для всего мира этот год проходит под знаком COVID-19. Как эпидемия повлияла на Вашу работу?

- Она стала для всех нас серьёзным испытанием: карантин ограничил возможности по оказанию помощи пациентам. Вероятно, в этом году во всём мире увеличится число людей, умерших от сердечно-сосудистых заболеваний, поскольку вызываемая коронавирусом дестабилизация функции внешнего дыхания, безусловно, является критической для больного и ведёт к летальному исходу. Если у пациента, страдающего ССЗ, отказывают лёгкие, шансов у него практически не остаётся. Мы тоже понесли утрату - к сожалению, от ковида умер один из наших коллег: у него были стенты, а они при COVID-19 повышают риск тромбообразования.
Особо хотел бы отметить выступление Президента РФ, прозвучавшее в разгар эпидемии. Он призывал серьёзно отнестись к угрозе, мобилизовать все силы для борьбы с COVID-19. И мобилизация произошла. Затронула она и наш Центр: забрали корпус на Ленинском проспекте, переоборудовав его в ковидный стационар, в нём работали наши врачи. Сейчас корпус вернули, в нём началась обычная работа по хирургическому лечению ССЗ. Надо сказать, для нас это была тяжёлая ситуация, поскольку в «реквизированном» здании ежегодно проводится более тысячи операций на открытом сердце. В Москве нет ни одной клиники, делающей сопоставимое количество операций (максимальный ежегодный объём даже крупных кардиоцентров не превышает 650 случаев), поэтому закрытие стационара на Ленинском больно по нам ударило. Ныне всё вернулось на круги своя и, наверное, не стоит вспоминать о грустном: как говорится, «кто старое помянет – тому глаз вон». Но всё-таки даже на фоне разговоров о «второй волне» коронавирусной инфекции мы должны понимать: не стоит исключать высокоспециализированные центры, подобные нашему, из плановой работы – ведь они спасают жизни тысячам людей, страдающих неинфекционными заболеваниями.

- В этом году пациентов стало меньше?

- Каждый день, направляясь в операционную, я прохожу через нашу поликлинику. Детское отделение начинает заполняться маленькими пациентами, но взрослых по-прежнему мало. Когда наша работа восстановится в полном объёме сказать сложно.

- Одни специалисты говорят о приближении «второй волны» COVID-19, другие утверждают, что речь может идти о персистенции вируса. Какого мнения придерживаетесь Вы?

- Знаете, я человек очень точной специальности. Свои мнения о коронавирусной эпидемии высказывают многие, в том числе авторитетные и глубоко уважаемые мной люди. Но, полагаю, пока нет оснований для полной убеждённости в правоте той или иной точки зрения. Главное – понимать, что мы оказались в очень сложной ситуации, хотя на сегодняшний день справляемся с ней более или менее успешно. Мне кажется, что нас ожидает всё-таки не «вторая волна», а нечто другое.

«Новое поколение врачей, конечно, лучше нас»

- Насколько наша система здравоохранения оказалась готова к испытанию COVID-19?
- Россия, как известно, имеет большой опыт в борьбе с эпидемиями: холера, чума и т.д. После 1917 г. советская власть (о которой многие ныне говорят исключительно негативно) создала огромное количество медицинских институтов. Это была гениальная догадка организаторов здравоохранения того времени. Появилось большое количество врачей, они поехали в регионы и донесли до населения необходимость строгого соблюдения правил гигиены. Люди стали образованными, повысилась их медицинская грамотность. И это вовсе не мелочь, как может показаться на первый взгляд.
Приведу лишь один пример. Лет 10 назад общероссийская общественная организация «Лига здоровья нации» проводила очередной форум «Здоровье нации – основа процветания России». В нём участвовали профессионалы самого высокого уровня – академики, член-корреспонденты и т.д. Была там одна женщина, молодой доктор наук из 1-го Меда, её докторская диссертация была посвящена долгожителям Москвы и районам их проживания. Из всех признаков отличия по районам столицы лишь один оказался не только значимым, но и определяющим: выяснилось, что большая часть столичных «аксакалов» живёт в Центральном округе, именно здесь сконцентрировано наибольшее число людей с высшим образованием. Образованный человек больше прислушивается к советам врачей, делает для себя правильные выводы. Фундамент современной системы здравоохранения был заложен столетие назад, в 1920-е гг., когда страна оказалась насыщена врачами и фельдшерами, когда в СССР появилось медицинское сословие. Так удалось победить холеру, чуму (вспышки случались лишь когда инфекция приходила из-за границы). Благодаря основе, заложенной в те далёкие годы, мы смогли сегодня успешно противостоять коронавирусной эпидемии.
Прежде всего, мы очень серьёзно к ней отнеслись. Я уже упоминал о выступлении нашего Президента, посвящённом эпидемиологической ситуации в стране. Меня приятно удивило его глубокое проникновение в тему. Был сделан ряд шагов, которых я не ожидал: например, оперативно прекратили авиасообщение с дружественным Китаем. Во-вторых, на борьбу с ковидом мобилизовали самых квалифицированных врачей, и активную молодежь: ординаторов, аспирантов, даже студентов. Это говорит о том, что интеллектуальный потенциал нашего медицинского сообщества очень высок. Молодые ребята, которые учатся в медицинских институтах, чётко знают три основных постулата: нужно разобраться в сути проблемы, защитить себя и защитить больных. И это вовсе не так просто, как кажется на первый взгляд.
Я могу сказать, как выпускник 1-го Меда, что новое поколение врачей, конечно, лучше нас.

- Даже так?

- Да. Они более образованы, у них есть возможности, которых в своё время не было у нас, например - учёба за границей. Очень важно, чтобы мы оставались в международной системе знаний. Не образования, а именно знаний. Почему, например, китайцы заполонили США своими молодыми специалистами, которые, имея высшее образование, работают там лаборантами? Потому, что основной научно-практический медицинский капитал ныне находится в США. С конца прошлого столетия почти 30 лет у нас было активное межгосударственное сотрудничество с американцами. Мы не стеснялись говорить о том, что мы у них учимся, поскольку именно американцы были родоначальниками сердечно-сосудистой хирургии. Сегодня наша молодёжь сама выбирает для себя ориентиры, им никто не мешает. И она нравится мне больше нашего поколения.
Я, как президент Ассоциации выпускников 1-го Меда, несколько раз участвовал в отборе молодых людей для научного факультета. Ребята прекрасно говорят на иностранных языках, очень хорошо разбираются в интересующей тематике. А ведь это всего лишь 3-4 курсы. Очень часто ходят в кружки, что для нашего студенческого поколения было редкостью. Всё это позволило во время эпидемии привлечь студентов к работе с ковидными больными. А волонтёрское движение? Это ведь серьёзная сила, в чём я не раз убеждался.
Чуть больше года назад, например, мы проводили в Москве Конгресс Азиатской Ассоциации сердечно-сосудистых и торакальных хирургов - представительный форум, в котором участвовали и американцы, и европейцы. Я видел волонтёров, молодых медиков, которые сидели в зале, заинтересованно слушали, вели записи. Они стремятся к знаниям, буквально впитывают их.

- Не опасаетесь конкуренции со стороны молодых кардиохирургов? Всё-таки возраст…

- А что возраст? Если человек обладает профессиональными знаниями, хорошо видит (а это очень важно при операциях на сердце) и руки у него не дрожат – с ним трудно конкурировать. Пусть молодёжь посоревнуется с ним в знаниях и в умении. Всё зависит от самочувствия и интереса к жизни. Я, например, 10 лет назад полностью прекратил употреблять алкоголь - почувствовал себя свободным и счастливым человеком. Почти 30 лет не курю. Всю жизнь сам вожу машину, хотя есть персональный водитель, но сажаю его за руль лишь тогда, когда по пути хочу что-то успеть сделать.
Иной раз приходится слышать от коллег с солидным стажем: мол, надоело, устал, пора заканчивать с практикой и молодых учить. А как ты будешь их учить, если не ходишь в операционную, не выхаживаешь больных, не видишь новые случаи? Я в этом смысле очень счастливый человек: для меня самое главное – моя специальность.

Путь к сердцу

- Ваши родители не были врачами, почему Вы выбрали медицину?

- Врачом была обожаемая мною старшая сестра Марина (два года назад она, к сожалению, ушла из жизни). Очень хотела, чтобы я пошёл по её стопам. Во многом сестра заменяла мне мать: после того, как отец скоропостижно скончался в 42 года, маме приходилось трудиться целыми днями на двух-трёх работах, чтобы прокормить в одиночку троих детей.
Марина второго сентября отвела меня в первый класс. Именно второго, поскольку первого у неё самой начинался очередной учебный год. Усадила меня за первую парту, прямо перед учительским столом. Приходит какой-то мальчик и говорит: «Это моё место». А она в ответ: «Было твоё – будет его». «Это ещё почему?». «Потому, что он станет отличником». Так и остался я сидеть на первой парте.

- А отличником стали?

- И отличником был, и медаль в школе получил. В медицинском институте учился нормально, но закончил с «синим» дипломом. Вот у жены и обеих дочерей - красные дипломы. Я ими и их дипломами горжусь.
В юности всерьёз не задумывался, кем я буду. Рос в Колхидской низменности: солнце, море, благодать. Был у меня 1-й разряд по шахматам, играл в футбол… Жили бедно, но мама добилась, чтобы все трое её детей получили высшее образование. В 1959 г. я уехал в столицу и поступил в 1-й мединститут им. И.М.Сеченова. Закончил курсы английского языка, посещал студенческий научный кружок…
К слову, с кружком этим связана занятная история. Встречаю однажды своего сокурсника Борю Гельфанда – будущего анестезиолога-реаниматолога, академика РАМН. Спрашивает меня, почему кружок не посещаешь? Я в ответ: а чего там делать-то? Ну как же, говорит Боря, там интересно: берём собачку, подсоединяем аппарат искусственного кровообращения… В общем, так всё красочно описал, я очень заинтересовался. Привёл меня Боря к руководительнице научного студенческого кружка Марине Вадимовне Биленко и представил - Лео, отличник, свободно говорит по-английски, очень хочет заниматься в кружке. А Биленко вдруг спрашивает: Вы согласны стать старостой? Оказалось, до моего прихода старостой был именно Боря, но он решил из кружка уйти. Ему поставили условие: сначала найди себе замену, вот он и нашёл её в моём лице. Ну, что поделать, не мог же я его подвести – согласился. Стал кружковцем. Этот научный кружок был на кафедре оперативной хирургии и топографической анатомии, которой заведовал академик АМН СССР, ректор 1-го Меда В. В. Кованов. Его учениками были первый и второй директора института трансплантологии, академики Г.М. Соловьев и В.И. Шумаков. Сразу по окончании института меня распределили в аспирантуру на ту же кафедру.

- Расскажите, как Вы встретились с В.И. Бураковским.

- В.И. Бураковский с Б.А. Константиновым в институте сердечно-сосудистой хирургии АМН СССР создали первое в стране отделение детей раннего возраста с пороками сердца. Смертность после операций была высокая. А темой моей диссертации как раз был новый метод повышения безопасности операционного периода. По просьбе моего научного руководителя В.И. Бураковский стал моим оппонентом. Когда он прочитал диссертацию, выполненную в эксперименте, то понял, что метод может быть им полезным. А я проводил опыты по гипербарической оксигенации, останавливал собачкам кровообращение на 40 минут вместо стандартных 6-8. За это время на сердце можно сделать очень многое. Прочитав диссертацию, Владимир Иванович сам позвонил мне и при очной встрече предложил перейти к нему в институт, пообещал дать лабораторию. Разумеется, я согласился. А через несколько лет (1976 г.) мы уже вместе получили Ленинскую премию за разработку и внедрение в клиническую практику гипербарической оксигенации.

- Вы помните самую первую свою операцию?

- Да, я сделал её ещё в Очамчире, на практике после окончания 3-го курса. День и ночь пропадал в местной больнице, там были потрясающие хирурги – Лапуров и Хвичия. Они оценили моё рвение и дали самому сделать аппендэктомию. Разумеется, стояли рядом, подстраховывали…

- Студенты не имели право делать такие операции?

- Вероятно, нет, хотя в то время правила были не столь жёсткие, как сегодня. А после 4-курса я проходил практику в подмосковном Перхушково. Там был хирург Анохин, приехавший из Казахстана, делал буквально все доступные в то время операции. Я ему пришёлся по душе, и он меня очень многому научил.

- А Ваша первая операция на сердце?

- С сердцем стал работать, когда открыли барооперационную в Институте сердечно-сосудистой хирургии. Её открытие – отдельная история. У одного крупного партийного деятеля (не стану называть его фамилию) была дочка с триадой Фалло – врождённым пороком сердца. Отцу сказали: если кто ей и сможет помочь, то только Бураковский. Приехал этот несчастный отец к Владимиру Ивановичу, а тот и говорит: я прооперировал 10 детей с таким диагнозом, 9 из них умерли. Но отец горячо убеждает: мол, это у них с женой поздний ребёнок, другого уже не будет. Попробуй, а там пусть бог решит - выживет моя дочь или умрёт. Бураковский прооперировал ребенка, девочка выжила. Потом она закончила медицинский институт и работала здесь у нас. А её отец в благодарность помог создать барооперационную, в которой мы прооперировали несколько сотен детей.
Несмотря на «продвижение» в науке, оперировал мало. Это меня очень тяготило. И когда совсем стало невмоготу, пришел я к Бураковскому и говорю: всё, ухожу. А я к тому времени уже стал заместителем директора по научной работе. Владимир Иванович меня фактически уговорил найти новое клиническое направление, чтобы помимо «зама», я мог бы быть и заведующим отделением. «Работа» в библиотеке выявила, что новейшим направлением конца 70-х гг. прошлого века стала проблема хирургического лечения жизнеугрожающих тахиаритмий. Рассказываю о теме Владимиру Ивановичу. Бураковский выслушал, молча взял меня за руку, привёл в отделение с 20 койками, где лечили больных с брадиаритмиями электрокардиостимуляцией, и говорит: вот, делай здесь всё, что хочешь. Ну, я и начал делать… И когда мы по инициативе Бураковского в 1985 г. подавали на Государственную премию СССР, у меня был уже самый большой в мире опыт хирургического лечения тахиаритмий – 2,5 тыс. случаев операций на открытом сердце.
Больных было очень много, и на меня обижались некоторые заведующие отделениями. Я ведь фактически оперировал их пациентов, у которых плюс к пороку была жизнеугрожающая аритмия. А Бураковский обижавшимся говорил: «У твоего больного, помимо порока сердца, ещё и аритмия. Ты ему порок убираешь, аритмия остаётся, человек умирает. А Бокерия твоих пациентов на ноги ставит». Так оно и было. Со временем заведующие сменили гнев на милость, и уже сами присылали мне пациентов с аритмией.

- Мне известно, что Вы хорошо знали Андрея Ивановича Воробьёва…

- Они были большими друзьями с Бураковским. Я естественно очень люблю и уважаю моего великого учителя и старшего друга Владимира Ивановича, у которого «ходил» в замах 18 лет. Поэтому естественно к его друзьям также относился, как к близким людям. Одним из таких людей и был Андрей Иванович Воробьёв. Именно он, будучи первым министром здравоохранения РФ, сыграл ключевую роль в переводе нашего института в статус Центра сердечно-сосудистой хирургии. На первый взгляд, изменение статуса не играет значительной роли, но это не так: став Центром, мы стали крупнейшим в мире центром кардиохирургии, где в год выполняется более 5000 операций на открытом сердце в возрастном спектре от первого дня жизни до 90 лет.

«Я просто работаю»

- Можете рассказать о случае из практики, который Вам особенно запомнился?

- Во время трагических событий в Беслане в 2004 г., когда террористы захватили школу, одному пареньку удалось сбежать во время штурма. Поначалу всё было в порядке, но уже утром следующего дня у мальчика поднялась температура. Мама привела его к врачу, сделали рентген, и вдруг доктор говорит: «У него пуля в сердце». Я в тот день должен был лететь в Германию на европейский конгресс грудных хирургов. Раздаётся звонок, главврач детской республиканской больницы сообщает, что к ним поступил ребёнок с пулей в сердце. Доставили его к нам в Центр, сделали КТ – да, пуля в сердце. Ближе к ночи я оперировал. Открываем грудную клетку, исследуем перикард (сердечную сорочку) – никаких признаков ранения нет. Подключаю аппарат искусственного кровообращения, открываю правое предсердие. Там, где, судя по рентгену, должна быть пуля – ничего. Делаем чреспищеводное ЭХО - пуля находится в правом желудочке. Снова ассистенты показывают правый желудочек. Что меня заставило взять за верхушку и поднять пульсирующее сердце - не знаю. Но именно тогда из него выпал осколок диаметром 18 мм, он и сейчас хранится в нашем музее. Именно осколок приняли за пулю, а «запутался» он между папиллярными мышцами правого желудочка. После школы, юноша закончил медицинский институт, а сейчас учится у нас в ординатуре.

- В ординатуре вашего Центра?

- Даже у меня в отделении! Хороший парень, способный, дружелюбный, о нём хотят репортаж сделать в связи с очередной годовщиной событий в Беслане. Когда я рассказывал об этом случае иностранным коллегам на следующий день после операции, показывал фотографии, они были изумлены. Только головами качали, потому что, помимо самой хирургической ситуации, плохо верили, что в школе проливалась детская кровь.

- Помимо медицины, вы ведёте активную общественную работу…

- ... и оценивают её по-разному. Была такая передача «Школа злословия», две дамы - ведущие очень просили к ним прийти. Мне их «школа» не очень нравилась, поэтому я поначалу отказывался, но затем всё-таки по просьбе очень близкого мне человека пришёл. Сидим, беседуем, зашла речь о моей общественной работе. И тут одна ведущая говорит другой: да как он может её вести при такой загруженности? Вот завтра, например, спрашивает она меня, сколько у Вас операций? Завтра, отвечаю, выходной, а в понедельник – шесть (к слову, дважды мне приходилось делать по семь операций в день). И тут обе дамы рассмеялись: какой же, мол, вы общественник, если целыми днями заняты в операционной? Пришлось долго объяснять, что общественная деятельность – это работа после работы.
К сожалению, не все это понимают. Я много лет - в Общественной палате, ещё с первого созыва. И вот однажды заседания стали начинаться не днём, а в 10 утра. Я говорю секретарю Общественной палаты: как вы себе это представляете? Я врач, у меня операции, жёсткий рабочий график. Вернулись к прежнему распорядку. А сейчас уже много лет заседание Совета ОПРФ и другие слушания мы, как правило, проводим после 15:00.

- Сколько сейчас Вы делаете операций?

- Пока мало, максимум три в день. Всё больше привозят к нам детей с врождённым пороком сердца, а взрослых - гораздо меньше. Конечно, на ситуацию влияют ограничения, связанные с коронавирусной пандемией: взрослые пациенты откладывают операции насколько возможно, а малышей везут, они-то ждать не могут…

- И последний вопрос. Какое из Ваших достижений Вы считаете самым важным и главным?

- Скажу честно: самое главное для меня – моя прекрасная семья. Мы ведь с моей супругой Ольгой с первого курса учились вместе в одной группе. Я в те годы в общежитии жил, причём даже не в Москве, а в Перловке, к северу от МКАД. Времени на учёбу постоянно не хватало: нужно и с ребятами погулять, и в футбол поиграть. А рано утром – едешь в Москву на электричке, с Ярославского вокзала добираешься на Моховую… И вот сдавали мы в первом семестре анатомию, а сдать её на отлично было почти нереально. Подходит ко мне сокурсник Володька Головачёв и говорит: слышал, Оля Солдатова «пятёрку» получила? Я поначалу не поверил, попросил показать эту отличницу. Подхожу к ней, спрашиваю – неужто и правда «пятёрка»? Да, отвечает. Так и познакомились. Позже узнал, что Ольга из очень благополучной семьи: её папа – крупный дипломат, был послом в нескольких странах, заместителем А.А. Громыко, а мама – кавалер боевого ордена. Очень были симпатичные люди.
Касательно моей родословной…. Публично говорю впервые. Во время какого-то переезда потеряли метрическое свидетельство моего покойного отца. Приезжаю несколько лет назад на его родину в Поти - я почётный гражданин этого города - и прошу друзей найти в архиве этот документ. Удалось отыскать скан свидетельства, в котором написано: Антоний Бокерия родился в Поти 12 ноября 1900 г. Документ на русском языке, составлен по правилам того времени в церкви Александра Невского в Поти, где написано, что родителями его являются дворянин Бокерия Иван Ефимович и Софья Ивановна. Исторически также известно, что в VIII веке была крепость-поселение «Бокери». Я к этому отношусь как к существующему факту и не более того. Забавно - один мой хороший друг, известный мелиоратор, в шутку сказал мне: вот ты государственные премии получил, академиком стал, известным человеком сделался – так мог бы хотя бы не говорить, что ты ко всему прочему ещё и дворянин. Но шутки шутками, а есть у меня такой документ, и теперь никто не скажет, будто я что-то придумал.