Наш собеседник – обладатель многих званий и государственных наград, автор сотен статей, монографий и методических рекомендаций. Доктор медицинских наук, профессор, заслуженный врач РФ, лауреат премии Правительства РФ в области науки и техники, кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством» IV степени, действительный государственный советник РФ II класса Руслан Альбертович Хальфин начинал участковым педиатром в северном уральском посёлке. Тогда он и помыслить не мог, что со временем займёт пост заместителя Министра здравоохранения РФ и примет активное участие в разработке национального проекта «Здоровье».

«На весь район всего два педиатра»

- Руслан Альбертович, почему Вы избрали медицину?

- Моя младшая сестра Людмила умерла в 14 лет из-за анафилактического шока. Врачебная ошибка. Смерть сестры потрясла меня настолько, что я решил поступать в Свердловский мединститут, на педиатрический факультет. Удалось со второй попытки.

- В Вашей семье врачей не было?

- До меня - нет. Отец работал судьёй, затем адвокатом, мама - учительница. Мой сын стал врачом, защитил кандидатскую, а сейчас подрастает внучка, хочет продолжить врачебную династию. Посмотрим, как сложится.

- Расскажите о Вашей работе участковым педиатром в районной больнице.

- В 1972 г. закончил институт и интернатуру по педиатрии. По распределению вместе с женой-терапевтом и маленьким сыном поехали на север Свердловской области, в таёжный посёлок с романтическим названием Полуночное. Романтики, правда, было мало: железная дорога здесь заканчивалась, а дальше – снежная пустыня да глухая тайга Приполярного Урала. Жили в Полуночном, в основном, немцы, они трудились на местном молибденовом руднике.

- Потомки заключённых?

- Нет, когда началась война, всех живущих в СССР немцев стали массово переселять на восток. Посёлок основали члены Трудовой армии, они добывали руду, железную дорогу строили… После войны армию расформировали, а немцы-трудовики остались, им только в 80-х годах разрешили уезжать к родне в Германию.
В Полуночном мы с женой должны были отработать три года, но уже через пару лет пришлось отправить её с ребёнком на «большую землю», в Свердловск: климат был тяжелым. За эту поблажку руководство Ивдельской ЦРБ «накинуло» мне ещё год работы - пришлось согласиться. Последний год, правда, трудился уже не в посёлке, а в центральной районной больнице города Ивделя райпедиатром.
«Контингент» пациентов был специфический: вокруг сплошные поселения, леспромхозы, лагеря. На весь район, вплоть до границы Ханты-Мансийского автономного округа, всего два педиатра.

- Детей заключённых приходилось лечить?

- Да, было отделение детской лагерной больницы на 30 коек, там лежали дети поселенцев и охранников лагерей. Надо сказать, малыши заключённых и их конвоиров мало отличались друг от друга: болезненные, с малым весом… Немудрено, находились-то они в одинаковых условиях.
Врачей в Полуночном до моего приезда, по существу, не было. Иногда жителям помогали ссыльные врачи, но, в основном, местную медицину представляли фельдшеры – опытнейшие специалисты. Я, вчерашний студент, многому у них научился, хотя подготовлен был неплохо: с третьего курса работал в реанимации, в одном из роддомов Свердловска.
Маленькие пациенты в посёлке были очень тяжёлыми. В то время свирепствовала эпидемия стафилококковой деструктивной пневмонии, которая просто выкашивала детей. Тут главное – успеть «захватить» начало болезни, но не всегда удавалось: ребят везли из дальних таёжных поселений, по бездорожью, километров 50–100 на попутных бензовозах…

- Бензовозах?!

- Другого транспорта не было. Поэтому родителям приходилось лечить малышей народными средствами, а когда появлялась «попутка» - везли к нам. Попадались очень агрессивные родители, иной раз угрожали ружьём или обрезом. Долго везут ребёнка, в дороге он умирает. От меня требуют: «помоги ему», а что я могу сделать? На их языке это звучало так: «Делай что-нибудь, «лепила», а не то я тебе твои ученые мозги вышибу».
Оснащены мы для поселковой больницы были неплохо, одна беда – не хватало антибиотиков. Пневмония пенициллину не поддавалась. Пришлось обращаться в Свердловск, к знакомым медсёстрам из отделения реанимации, где я работал медбратом-анестезистом. Они мне присылали посылочки с современным препаратом-антибиотиком – кефзол, он оказывал просто магическое действие. Я нарушал все мыслимые инструкции: из одной ампулы нельзя делать инъекции нескольким детям, но препарата на всех не хватало, приходилось его разводить «на глазок». Опыт помогал находить оптимальную дозировку, дети выздоравливали.
Был ещё на моём попечении интернат для детей манси – местных коренных жителей.

- Дети-сироты?

- Нет, манси – народ кочевой, взрослые переезжают по тундре с места на место, а детей привозят в наши «стационарные» посёлки для учёбы. Ребята и живут, и учатся в интернате. На каникулы родители их забирали домой, в чумы.
Тяжело приходилось: случалось, по нескольку дней я из отделения не уходил, иногда занимался сразу несколькими тяжелобольными детьми в интенсивной терапии. Спал на кушетке в своём кабинете, утром бежал бриться-умываться в физиотерапевтическое отделение и опять к больным… Была у нас фельдшер, баба Фая, я давал ей ключи, она приносила мне из дома чистое бельё. Это уже когда жена с сыном уехали в Свердловск, и я жил один.

- А где вы жили?

- В обыкновенном деревянном доме. Сами топили печь, кололи дрова. С печкой, кстати, была проблема: холода зимой стояли лютые – минус 35-40. Топить нужно постоянно, а супруга так и не научилась: придёшь домой, в избе холодно, жена вся в ожогах. Никак не могла с печкой совладать, хорошо соседка помогала.
Зато какая охота, вообще, природа красивейшая - тайга, кедры. Ходили шишкарить, собирали грибы. Мне всегда нравилось это занятие. Когда нет тяжёлых больных, привозят на лесную полянку на «скорой помощи» и говорят: походите вокруг, но далеко не забредайте.

- Чтобы не заблудиться?

- Чтобы сигнал машины услышать. Как водитель посигналил – всё, грибы закончились, ребёнка в отделение привезли. И так каждый день, в будни, выходные и праздники.

- И расслабиться не удавалось?

- Смотря как расслабляться. Часто приходится слышать: врачи, мол, «бухают» постоянно. Сказки всё это. Выпивали, конечно, как все, но я и мои коллеги понимали: в любой момент могут вызвать в операционную, к тяжёлому больному. Всегда нужно быть в форме. Сами посудите, в поселковой больнице на 120 коек – всего три врача. Делали всё. Я работал в реанимации, ассистировал главному врачу (он был хирургом). Жена-терапевт занималась переливанием крови. По сути - общая врачебная практика, хотя тогда у нас в стране подобный термин был в диковинку. Просто делали, что умели.
Каждое утро наш главный врач Эдик Эбергардт шел в поликлинику, смотрел, перед каким медицинским кабинетом сидит больше народу, а затем проводил «пятиминутку», распределяя обязанности между врачами и фельдшерами. Примерно так: «Ты, Петрова, будешь сегодня окулистом, ты, Руслан, давай в кабинет ЛОРа – там пациентов полно». И так далее. Мы вставали и расходились по местам. Окулист не окулист, ЛОР не ЛОР – люди пришли, значит, их нужно лечить. Кроме нас, некому.
Нас в посёлке очень уважали. Заходишь в магазин – все расступаются: «Это наши доктора, пропустите без очереди». Идёшь по улице – здороваются даже незнакомые. Мы с женой ещё только приехали в Полуночное, никого не знали, но в первый же праздник зашли соседи, позвали в гости.

- Вы говорили, что врачей в посёлке было трое, а сколько фельдшеров?

- Человек восемь. Хорошо помню одного из них, пожилого немца по фамилии Брук. Впрочем, он даже и не фельдшер был, а рентгентехник. Но старушки-немки предпочитали вызывать на дом исключительно Брука. Денег он никогда не брал, зато не отказывался от обеда и «дежурной» стопочки, которую подносили ему благодарные пациентки. Однажды мы с Бруком разговорились, и я спросил: как вы лечите этих старушек, какие рецепты выписываете? Оказалось, он имел на все случаи жизни четыре стандартных диагноза. Первый – «весенняя слабость». Назначал при этом (и, надо сказать, очень грамотно назначал!) витамины, что-нибудь укрепляющее и симптоматическое. Второй – «осенняя слабость», лекарства те же. Третий шикарный диагноз – «соматические ощущения на основе психических переживаний». Здесь шло в ход общеукрепляющее, витаминотерапия, опять-таки симптоматическое, а также успокоительное, транквилизаторы и т.п. И последний феерический диагноз – «общая энцефалопатия». Вынеся подобный вердикт, он отказывался от обеда, предложенного пациенткой, и уходил. Видимо, терял интерес к даме со столь «страшной» болезнью.

«О «кладбище» городского врача знают немногие, а о «погосте» сельского доктора – известно всем»

- Какой случай из собственной практики Вам запомнился?

- Много разных историй было. Дети умирают у тебя на руках, поначалу переживаешь страшно, но со временем эмоции притупляются… К слову, за годы, пока я работал в Полуночном, нам удалось сократить младенческую смертность в три раза. Просто потому, что оказывали помощь, которой раньше вообще не было.
Случай, о котором хочу рассказать, затронул наших соседей - семью Вебер, тоже из немцев. У нас с ними прекрасные отношения были: в гости друг к другу ходили, они нам по хозяйству помогали. До сих пор квашу капусту по их рецепту, и когда спрашивают, кто научил, честно отвечаю: «Немцы в тайге». Поначалу никто не верит - какие немцы, какая тайга?..
Так вот, был у Веберов сын – Саша, 4 лет. С ним случилось несчастье, а я не смог помочь. Произошло это после майских праздников, когда коллеги из Ивделя пригласили меня на пикник. А я как чувствовал - не хотел ехать, хотя тяжёлых больных на тот момент не было. Но всё-таки уговорили. Известил я об отъезде главврача, он меня отпустил, и я уехал. Расположились мы на берегу реки, коллеги веселятся, песни поют под гитару, а у меня на душе кошки скребут. И когда увидел «скорую», несущуюся из Ивделя прямо по склону берега реки, сразу понял – за мной. Так и есть: в Полуночном - ЧП. До посёлка меня не довезли, уехали на срочный вызов, я пробежал несколько километров через лес. Бегу и думаю – кто? Оказалось, Саша Вебер, он что-то проглотил. Мальчика принесли в отделение, требовалась трахеотомия. Я не успел…
Любая смерть трагедия, но особенно тяжело, если не смог помочь ребёнку своих знакомых, соседей. Ты каждый день с ними сталкиваешься, должен смотреть им в глаза. И неважно, что я официально отпросился с работы и не виноват в случившемся: безутешным родителям это не объяснишь. Они не общались со мной до последнего дня моей работы в посёлке. И лишь накануне отъезда отец мальчика пришёл ко мне, достал бутылку. Мы сели, выпили… Он меня не винил. Но когда уходил, уже стоя на пороге, опять спросил меня: «Почему ты тогда уехал?». Такова врачебная судьба…
Там, в маленьком посёлке, ты живёшь одной жизнью со своими больными. Ты знаешь их, а они – тебя. И ты обязан работать так, чтобы у них не возникало ни одного вопроса. С повышенной ответственностью. Поэтому, по моему убеждению, докторам, работающим на селе, надо и платить, и помогать больше. Известна фраза: «У каждого врача есть своё кладбище». Вот только о «кладбище» городского врача знают немногие, а о «погосте» сельского доктора – известно всем.
Помню, в один день у меня в отделении умерло сразу два малыша. Любой врач знает, что при этом испытываешь. Я тогда жил один, жена с сыном уже уехали в Свердловск. Необходимо было с кем-то поговорить, и я позвонил домой. В то время звонки шли через коммутатор, телефонистки мой голос знали, поскольку часто приходилось лекарства заказывать, с коллегами консультироваться и т.п. Звоню. Девушка из Полуночного просит коллегу из Ивделя соединить, а та отвечает – линия занята. И тут я слышу, как наша телефонистка вполголоса говорит: «Лида, это наш педиатр с женой поговорить хочет, у него сегодня в отделении двое ребят умерли, представляешь!».
Ещё в молодости, работая в Полуночном, я понял очень важную вещь: врачу необходимо быть предельно честным с пациентами. Они должны знать обо всём, даже о самом тяжёлом диагнозе. Нужно называть вещи своими именами и ничего не приукрашивать.
(Продолжение - в следующем номере)