Вступление. Некоторое время назад, проф. П.А. Воробьев предложил мне написать краткое эссе на тему «Мой путь в профессии». Я подумала, что мне еще рано писать мемуары, сомневалась, что кому-нибудь будет интересно повествование московского врача-невролога. Но решила, что мои сомнения при выборе профессии, информация о замечательных людях, которые повлияли на мою жизнь, могут быть кому-нибудь полезны. Это предложение вылилось в 3-месячную кропотливую работу, оттеснившую на второй план другие дела, и было сопряжено с огромной душевной работой, копанием в памяти, повторным переживанием уже прожитых событий.
Истоки и английский язык. Я родилась в Москве в 1962 г. (мы жили на Усачевке в коммунальной квартире у метро Спортивная), окончила одну из лучших школ с углубленным изучением английского языка на Кропоткинской. Неплохому знанию языка я обязана моей школьной учительнице Юлии Марковне Кофман. Совершенно уверена, что знание языка открывает перед молодым человеком большие возможности, поэтому советую всем родителям не жалеть на языковое обучение детей ни времени, ни денег.
Интерес к биологии и медицине появился у меня уже с 5—6 класса. И если есть наследственная предопределенность будущей профессии, то, наверное, это мой случай. Стоит начать с деда по отцовской линии Осипова Петра Николаевича (1900—1987). Родившийся в чувашской деревне, он, обладая исключительными способностями и волей, сумел получить образование на медицинском факультете Казанского университета, прошел путь от врача-терапевта, заведующего отделением кардиологии республиканской больницы, главного терапевта Чувашской АССР до министра здравоохранения республики. П.Н. Осипов был разносторонне одаренным человеком, увлекался писательской деятельностью, драматургией, режиссурой, музыкой; прекрасно играл на скрипке работы мастерской Амати. Его романы издаются на родине, а пьесы продолжают идти на сцене национального драматического театра.
Мои родители Осиповы Валентин Петрович и Надежда Анатольевна тоже медики, доктора наук, профессора, оба с отличием окончили 1 ММИ им. И.М. Сеченова.
Отец, много лет проработавший во Всесоюзном научном центре хирургии (ВНЦХ) в Абрикосовском переулке под руководством акад. Б.В. Петровского, был одним из первых в нашей стране, кто внедрил в практику отечественной кардиохирургии искусственное кровообращение (ИК), создавал аппаратуру для ИК, имел патенты на изобретения и монографию. С 70-х до начала 90-х годов папа возглавлял в ВНЦХ лабораторию ИК. Среди папиных коллег, которые были в нашей семье «на слуху» и дома в гостях, — академики Б.В. Петровский, Н.Н. Малиновский, Н.М. Амосов, В.И. Шумаков, американский кардиохирург Майкл Дебейки. С 1992 г папы нет с нами. Основные папины черты — прецизионность мышления, добросовестность во всех делах (он любил говорить, что любое дело нужно делать тщательно, «как для себя»), отличное чувство юмора и исключительная человеческая порядочность.
Мать, окончив институт, стала анестезиологом. После 25 лет работы в факультетской хирургической клинике на Пироговке под руководством академика М.И. Кузина мама стала высококвалифицированным специалистом. С 1984 г. она возглавляла отделение анестезиологии и реанимации Московского научно-исследовательского онкологического института им. П.А. Герцена, создала большую научную школу. Последние 10 лет мама прицельно занималась лечением болевых синдромов. Она является автором многих научных публикаций и практических руководств по лечению острой (хирургической) и хронической (онкологической) боли, имеет патенты на новые методы обезболивания. В последнее время, несмотря на уход с работы, она ведет неустанную борьбу за право российских пациентов на полноценное обезболивание с использованием наркотических анальгетиков и закрепление этого права в Федеральном законе о наркотических средствах и психотропных веществах. Борьба идет трудно, и пока нет уверенности в победе.
Как все начиналось. Решение «пойти в медицину» созрело у меня примерно в 6—7 классе. Импульс был довольно своеобразный. Мой дед по линии матери Киселев Анатолий Михайлович, инженер-изобретатель, прошедший войну в артиллерийских войсках и завершивший ее в Берлине (дома есть его фотография на фоне Рейхстага, датированная 7 мая 1945 г.), после войны работал журналистом в газете «Красная звезда». Как член Союза журналистов он имел доступ к подписке скажем, на не совсем традиционные для советского времени журналы. Благодаря этому в течение нескольких лет мы имели возможность читать журнал «Америка» (особенно роскошным он был в большом формате). В одном из номеров мне попалась большая иллюстрированная статья про сон человека. Смена фаз сна, его биохимия, механизмы сновидений и снохождения, методы исследования — все это настолько поразило меня, что возникло сильное желание быть причастной к этой немыслимой тайне и участвовать в ее разгадке.
В 1-й Мед я поступала в 1980 г, который для меня, да и для многих москвичей, окрашен в два цвета: радостный — олимпиада-80 и мрачный — смерть В. Высоцкого. Для меня, человека далекого от спорта, олимпиада на всю жизнь будет ассоциироваться со свободной от приезжих Москвой (сейчас это даже представить невозможно), ярко-оранжевой «Фантой», впервые появившимися соками в картонных упаковках и копченой колбаской в вакууме. О смерти Высоцкого я узнала во время занятия с репетитором по физике. Преподаватель извинился и отвлекся на телефонный звонок. Помню выражение его лица, когда он положил трубку.
Мне повезло: среди моих преподавателей были профессора В.Х. Василенко, В.И. Маколкин, А.Л. Сыркин. Уже тогда понимала, как высоко стоит профессиональная и нравственная планка у этих людей, а теперь понимаю, что в наше время таких людей осталось мало в нашей медицине.
На 3-м курсе, когда начался цикл неврологии, я сразу записалась в кружок на базе клиники нервных болезней им А.Я. Кожевникова на ул. Россолимо, который в те годы вел блестящий клиницист, потрясающе эрудированный человек и оратор Давид Рувимович Штульман. Это один из учителей (кроме моих родителей), благодарность к которому я пронесу через всю жизнь.
Помня о своей страсти к изучению сна (тогда еще не было модного слова «сомнология»), начала наводить справки о том, где «этим занимаются». И о счастье! Оказалось, что «этим занимаются» именно в кожевниковской клинике в лаборатории патологии вегетативной нервной системы, возглавляемой неким Вейном. Тогда я еще ничего не знала об этом неординарном и знаменитом человеке.
АМВ. В 1986 г я с красным дипломом окончила 1-й Мед и получила распределение в ординатуру на базе все той же знаменитой клиники. Я попала в отделение, обходы в котором делал тот самый — Александр Моисеевич Вейн. Каждый обход представлял собой спектакль, где «пациентам показывали профессора». Это был высший пилотаж: как после немногих слов представления врача, ведущего палату, неврологического осмотра и нескольких точных вопросов А.М. Вейна на наших глазах рождался краткий и точный вердикт о диагнозе, сдобренный практическими рекомендациями по дополнительным обследованиям и лечебной тактике, а зачастую и историческим экскурсом: кем впервые был описан синдром и несколько примечательных фактов из биографии этого ученого.
Излишне говорить, что после 2 лет такой школы каждый из нас мечтал попасть в лабораторию Вейна сотрудником. И снова мне выпал счастливый билет: по окончании ординатуры АМВ взял меня старшим лаборантом. Потом будут замечательные 12 лет захватывающей исследовательской и клинической работы под его крылом, смена должностей от лаборанта до старшего научного сотрудника, 2 защищенные диссертации.
Какое это было время! И на обходах, и на традиционных четверговых клинических конференциях, когда собиралась вся клиника, АМВ строил обсуждение таким образом, чтобы молодежь могла высказать свое мнение о пациенте, а мы, дрожа от страха, боялись сморозить глупость. Но его доброжелательное разъяснение и аргументация сглаживали ощущение нашей несостоятельности. За несколько дней до конференции мы справлялись о ее теме и заранее готовились, чтобы быть «на уровне». Потом выступали старшие, в заключение АМВ сам подводил черту общему обсуждению. Он называл это «мозговой штурм» и считал такой модус научного обсуждения самым эффективным для выбора правильной тактики ведения пациента.
Все было направлено на то, чтобы научить нас мыслить и отвечать правильно на 3 самых важных, с его точки зрения, вопроса: «Что?» (какие неврологические синдромы есть у пациента), «Где?» (где в головном/спинном мозге или периферических структурах локализуется патологический процесс) и «Почему?» (какова причина этого повреждения, то есть, какое заболевание имеется у пациента).
Чего А.М. Вейн никогда не прощал, так это человеческой непорядочности и халтуры, ни в каком виде, особенно в научных исследованиях и в клинической работе, не терпел пренебрежительного отношения «больших людей» к «маленьким». Входя в любое здание, он здоровался, а выходя, прощался с охранником и гардеробщицей; если у кого-то рядом падал на пол карандаш, он наклонялся и поднимал его, никогда «не нес себя», не давал понять, что он — светило. Он просто был им. Он светил всем нам, своим сотрудникам, другим коллегам и, конечно, пациентам, которые ждали его консультации и вердикта как манны небесной.
А.М. Вейн учил нас добросовестности, принципиальности, учил не бояться признать ошибочность своей точки зрения, если появились доказательства этой ошибочности. Однажды, протягивая мне свою статью, датированную началом 70-х и посвященную несуществующим сейчас ганглионитам, сказал: «На, почитай, какой я был дурак». Он учился всю жизнь и не считал это зазорным. Одна из любимых цитат из Сократа: «Я знаю только то, что я ничего не знаю», один из девизов над его столом гласил: «Кто хочет сделать — ищет способ, кто не хочет — причины».
Вейн собрал под своим крылом отличный многогранный коллектив, каждый член которого был спецом в своей области. АМВ часто повторял, что сила его знаний — в знаниях его сотрудников и учеников. Он редко ошибался при выборе соратников — требования к нравственным качествам, профессиональной скрупулезности и научному энтузиазму человека были очень высокими. Он говорил, что шанс есть у каждого, а как ты его используешь — твое дело. Любил повторять, что ни один человек не может назвать себя чьим-либо учителем, это могут сделать только другие люди. Хорошо, что мы удостоили его этого звания при жизни.
Сейчас в начале XXI века совершенно ясно, что он был одним из первых или первым в изучении многих проблем неврологии. Среди них психоневрологические, истерические и болевые расстройства, эпилепсия, болезнь Паркинсона. Большой интерес вызывали у АМВ односторонние или латерализованные неврологические синдромы (например, особенности течения право- и левосторонних инсультов, болезни Паркинсона, мигрени, спастической кривошеи, блефароспазма и др.) и особенности возникновения и течения неврологических заболеваний у мужчин и женщин. Его любимое детище — медицина сна. Вейн — безусловный пионер отечественной сомнологии. К сожалению, многие современные специалисты, считающие себя сомнологами, забыли или даже не знают это имя, не говоря уже о цитировании его работ.
Об Александре Моисеевиче можно вспоминать бесконечно. Добавлю только, что звание академика он получил незаслуженно поздно, хотя отсутствие этой регалии не мешало его безумной популярности и в профессиональной медицинской среде, и «в народе».
Его не стало в 2003 г, когда ему было 75 лет. Его уход был долгим и невыносимо трудным. Тот, кто находил в себе силы посещать его, поражался его стойкости, небывалому человеческому достоинству и преданности своему делу. Даже в палате на его постели были разложены статьи и диссертации его учеников, в которые он был погружен до самого последнего времени. Он просто не умел не работать. Защита моей докторской осенью 2003 г. была первой защитой после того, как его не стало. Могу сказать точно, что он был со своим коллективом в этот день, его дух витал в аудитории, и это ему я обязана отсутствием «черных шаров» — голосов против.
Тому, кто хотя бы недолго общался с Вейном, повезло, тот, кому судьба позволила работать в его коллективе, — безмерно удачливый и счастливый человек. При одном условии: ты любишь неврологию, работаешь в науке честно, с полной самоотдачей, ты порядочен и коллегиален. Все мои неврологические, исследовательские навыки, многие жизненные принципы произрастают из вейновской школы. За это буду благодарна Александру Моисеевичу всю жизнь. Точно знаю, что многие мои коллеги, птенцы вейнова гнезда, думают точно также. Светлая Вам память, Учитель!
Выбор главного пути. Теперь, когда я влилась в замечательный коллектив, созданный АМВ, казалось, что моя «сонная» мечта, наконец, сбудется! Однако после знакомства с «сонниками» — сотрудниками лаборатории, проводящими исследования ночного сна у пациентов с различными неврологическими заболеваниями, — оказалось, что ночная полисомнография неминуемо предполагает график с частыми ночными бдениями у постели больного, что для женщины-матери (тогда моей дочке Софье было 6 лет), прямо скажем, мало приемлемо. Да и муж мой был не в восторге от этой идеи. Со скрипом мне пришлось отказаться от этого привлекательного и новаторского, но сугубо мужского научного направления. Правильно говорят, что все, что ни делается, — к лучшему. Выбери я сомнологическую стезю, вся жизнь сложилась бы по-другому.
Теперь пришло время упомянуть событие, предопределившее весь мой дальнейший и сегодняшний путь и главный интерес в жизни.
1989 г, в лабораторию вегетативной патологии обратилась отечественная фармацевтическая компания — производитель комбинированного препарата никотиновой и гамма-аминомасляной кислоты Пикамилона (он, кстати, до сих пор в продаже и имеет свою нишу). В числе зарегистрированных показаний — профилактика мигрени. И АМВ принимает решение, что клиническое исследование Пикамилона на базе его лаборатории будет проводить Вера Осипова. Меня прикрепляют к профессору Ольге Александровне Колосовой, которая курирует в лаборатории направление головной боли. К моменту моего прихода исследовательская группа по проблеме головной боли, не считая проф. Колосовой, насчитывала 2 человека, третьей стала я. Забегая вперед, скажу, что уже через 3 года нас было 5 человек, затем 10. Сегодня, спустя почти 15 лет после этих событий и 11 лет после ухода от нас Александра Моисеевича, головная боль является одним из ведущих исследовательских направлений в клинике нервных болезней им. А.Я. Кожевникова.
Встреча с Ольгой Александровной Колосовой — еще одно знаменательное событие, которое было даром свыше. Благодаря ее доброжелательности, интересу к проблеме головной боли, практически полному отсутствию дистанции с молодежью и открытости я за несколько месяцев работы под ее началом настолько вросла в проблему цефалгий, что уже не мыслила себя вне нее.
К слову, то первое исследование оказалось плацебоконтролируемым. Помню огромные банки желтого стекла с таблетками плацебо. Как потом выяснилось, пациенты сразу определяли, где настоящий препарат, а где пустышка: таблетки плацебо были сладкими на вкус! Всегда вспоминала это недоразумение, когда несколько лет спустя мы участвовали в нескольких международных многоцентровых рандомизированных двойных-слепых плацебоконтролируемых исследованиях средств для купирования приступов мигрени: отличить исследуемый препарат от плацебо не могли ни пациенты, ни исследователи.
С тех пор я совершенно отказалась от «погружения» в другие более серьезные, «органические» неврологические проблемы и совершенно осознанно стала узким специалистом — цефалгологом. До сих пор убеждена, что быть одинаково компетентным во многих или хотя бы нескольких заболеваниях, одинаково «чувствовать» пациентов с разными проблемами могут единицы. Очень уважаю своих коллег, которым удалось «интегрировать в себе» несколько неврологических проблем, по этой же причине уважаю и семейных врачей, потому что сама не смогла бы так.
«Цефалголог — это звучит гордо»: борьба за термин. Сегодня термин «цефалголог» — специалист по головной боли — стал уже достаточно распространенным. Без лишней скромности могу сказать, что приложила немало усилий, чтобы он «пошел в народ», хотя некоторые мои коллеги до сих пор скептически относятся к идее введения новой «подотрасли» неврологии и новой специальности. Но настойчиво и неуклонно я продолжала использовать эти термины в лекциях и публикациях, в общении с коллегами и пациентами. Убеждена, что узкая специальность «цефалгология» имеет право на существование наряду с офтальмологией, кардиологией и т.п. Вот лишь два аргумента «за»: головная боль — одна из самых частых жалоб на приеме невролога и терапевта; согласно исследованию глобального бремени заболеваний (2010 г.), головные боли в целом занимают 4-е место после болей в спине, депрессивных расстройств и железодефицитной анемии.
Отсчитываю свой стаж в цефалгологии с 1990 г, таким образом, в 2015 г исполнится 25 лет этой моей узкой, но как теперь оказалось, безграничной деятельности.
Результатом этих лет стали 2 диссертации, посвященные головной боли: кандидатская (1991 г.) — исследование функции вегетативной нервной системы и роли эмоциональных нарушений при мигрени, докторская (2003 г.) — коморбидность и качество жизни пациентов с мигренью. До последнего времени я была единственным в стране человеком, имеющим две диссертации по теме головной боли.
Зарубежные уроки: страдания и бонусы. Наверное, стоит рассказать о 2 зарубежных стажировках, которые во многом предопределили направление моей сегодняшней деятельности. Обеими «зарубежными вылазками» я обязана нескольким вещам: счастливому случаю, поддержке А.М. Вейна, свободному знанию английского языка и своей природной общительности. Оба раза, когда зарубежные коллеги, приглашенные в кабинет Вейна, предлагали его молодым сотрудникам познакомиться с работой их коллективов и методиками обследования пациентов на их базе, я на неплохом английском первая встревала с вопросами и комментариями. Наверное, это и наталкивало шефа на решение проблемы «Кого послать?» в мою пользу.
Первая 2-месячная поездка была в 1991 г в Центр головной боли Университета г. Павия в Италии, вторая 3-недельная — в 1993 г в клинику лечения болевых синдромов на базе госпиталя г. Канмор в Канаде. Вторая была менее напряженной в эмоциональном плане, поскольку я ездила вместе со своей коллегой. А вот первая...
Только человек, никогда не работавший пусть даже в течение непродолжительного времени на чужбине и в чужом коллективе, без соотечественников и близких людей рядом может считать, что работа за рубежом — это счастье. Моя итальянская стажировка это — прежде всего долгая разлука с мужем, 7-летней дочкой и родителями. В то время очень тяжело болел папа, но мама, узнав о возможности стажировки за рубежом, твердо настояла на моем отъезде, сказав: «Отец бы очень хотел, чтобы ты поехала». Могу только догадываться, как трудно ей было эти месяцы. Моя жизнь в этот период это – маленькая каморка без телевизора, под крышей, в студенческом общежитии, непреходящая в течение 2 месяцев тоска, ожидание письма... Когда вечером местные жители высыпают на улицы вместе с детьми, смеются и наслаждаются семейным общением, одиночество, оторванность от своей страны и семьи ощущается в сто раз острее. Когда спустя 2 месяца я вернулась в Москву, то ужаснулась количеству седых волос. Мне было 29 лет.
Но, оглядываясь назад, сегодня я бы никогда не отказалась от этого опыта. Потому что на другом полюсе — совместные исследования и интересные дискуссии с зарубежными коллегами, первые навыки работы на компьютере, свободный доступ к зарубежным научным источникам, первый опыт жизни в качестве «человека мира», дружеские контакты, которые остались и «работают» на меня и мое дело всю жизнь.
Среди моих итальянских коллег, которых буду вспоминать добрым словом, — проф. Джузеппе Наппи — один из первых и старейших из ныне здравствующих европейских цефалгологов и Кристина Тассорелли — его правая рука, замечательный энтузиаст проблемы головной боли, большая трудяга, ныне — моя хорошая подруга.
Один из важных итогов этой итальянской стажировки – первая зарубежная статья (по материалам кандидатской диссертации и посвященная мигрени, сочетающейся с паническими атаками), написанная от руки долгими вечерами в каморке студенческого общежития. Итальянские коллеги помогли с переводом и подготовкой ее к публикации в тогда довольно известном журнале «Functional Neurology». Еще один итальянский «бонус»: эта работа была удостоена премии им. G. Kautchishvili (рано ушедший итальянский цефалголог грузинского происхождения), учрежденной Павийским Университетом. Отлично понимаю, что без «блатной» рекомендации проф. Наппи, в чьем коллективе я отработала наравне с итальянскими коллегами 2 месяца, я вряд ли получила бы эту премию, но могу точно сказать, что писала эту работу с полной отдачей и энтузиазмом.
Иностранные дела. Из общения с итальянскими коллегами я впервые узнала о том, что, оказывается, в мире в конце 80-х созданы и активно действуют международные организации по проблеме головной боли, самые главные из которых — Европейская федерация головной боли (ЕФГБ), Международное общество головной боли (МОГБ) и Всемирная кампания по борьбе с головной болью. Главная задача этих обществ — совершенствование диагностики и лечения цефалгий. На дворе было начало 90-х. Многие помнят это тяжелое для нашей страны время (а когда у нас были другие времена?). Но вернувшись со своей первой стажировки, я уже знала, что попытаюсь сделать все, что в моих силах, чтобы моя страна получила возможность черпать из мирового цефалгического источника.
Дело облегчалось тем, что с начала 90-х, благодаря финансовой поддержке активно внедряющихся на наш фармацевтических рынок компаний, производящих триптаны, — наиболее эффективные препараты для купирования приступа мигрени — я имела возможность каждый год принимать участие в международных конференциях в разных странах Европы. Сначала мы ездили как наблюдатели и «бедные родственники», что меня очень задевало, поэтому уже через пару лет мы начали готовить постеры по результатам наших исследований. И вот здесь снова подтвердились неординарность и научный талант АМВ: наши результаты не только не казались бледными на фоне западных, но и отличались свежим подходом к проблеме, интересными выводами и вызывали интерес зарубежных коллег.
Многие страны Западной Европы, входившие в состав ЕФГБ, имели своих представителей, которые представляли интересы стран в этой организации. Восточная Европа, имевшая кучу проблем посерьезней, чем головная боль, как всегда подтягивалась гораздо медленнее. Следуя сразу нескольким своим любимым принципам («Если не я, то кто?», «Non progredi est regredi», «Под лежачий камень...», «Делай, что считаешь правильным, и будь что будет»), я безоглядно вызвалась быть представителем России в ЕФГБ. Тогда думала: надо входить в это дело, а там разберусь, что к чему, в крайнем случае, откажусь.
С чем боролись и боремся сегодня. После попадания в европейский цефалгический котел и общения с иностранными цефалгологами наше отставание в области правильной диагностики и лечения цефалгий было для меня настолько очевидным и повсеместным, что порой руки опускались и казалось, что все безнадежно. Одна из основных ошибок и причин отставания — господство укоренившихся в советское время подходов к диагностике головных болей, в частности повсеместное использование ошибочных диагностических клише — ложных диагнозов, маскирующих истинную причину головной боли. С этой бедой мы боремся до сих пор, и конца этой борьбе пока не видно.
Примеры: вместо «мигрени без ауры» или «хронической головной боли напряжения с лекарственно-индуцированной (абузусной) головной болью» наших пациентов многие врачи клеймили и до сих пор клеймят такими мифическими вердиктами, как «вегето-сосудистая дистония с цефалгическим синдромом», «дисциркуляторная энцефалопатия», «остеохондроз шейного отдела позвоночника» или «гидроцефальный синдром».
Вторая наша горе-проблема — это назначение всем поголовно пациентам с цефалгиями неинформативных инструментальных исследований, которые в мире проводятся только при наличии у пациента «сигналов опасности». В России же вся эта батарея ненужных методов закреплена в диагностическом стандарте, который давно морально устарел. Дальше больше: малейшее отклонение от мифической нормы на МРТ, ЭЭГ или УЗДГ рассматривается нашими врачами как основание для констатации патологии головного мозга или его сосудов, а, следовательно, как основание для установления ошибочного «органического» диагноза. Пагубный результат неверных клинических вердиктов — назначение неадекватного и ошибочного лечения: самолечение пациентов (бесконечные анальгетики вместо триптанов), вазоактивные и ноотропные препараты вместо специфических и эффективных профилактических средств. В результате: в России — самый высокий процент хронических головных болей, когда число дней с головной болью превышает 15 в месяц, в частотности высочайший процент абузусных цефалгий, связанных с избыточным применением обезболивающих.
Я также понимала, что главный наш недостаток — отсутствие системы специализированной помощи пациентам с цефалгиями, которая уже успешно функционировала в большинстве Европейских стран. Излишне говорить, что вначале 90-х в России не было ни одного специализированного центра головной боли. Только в конце 90-х по инициативе А.М. Вейна будет открыта первая в Москве и в России клиника головной боли и вегетативных расстройств, которая сегодня носит его имя. За сохранение доброго имени клиники и памяти нашего Учителя на протяжении всех этих лет большое спасибо моей доброй коллеге, преданной нашему общему делу, отличному цефалгологу директору клинки имени Вейна проф. Елене Глебовне Филатовой.
Плоды. Сказать, что мой рискованный шаг был правильным — ничего не сказать. Позиция представителя РФ в ЕФГБ позволила «перетащить» на нашу территорию многие прогрессивные знания и понимание механизмов совершенствования помощи пациентам с цефалгиями. От горького осознания того, что «у нас все запущено» со временем мне удалось укрепиться в мысли, что «не все потеряно» и что, если прилагать усилия, можно изменить ситуацию.
Вот лишь некоторые результаты, которые нам удалось получить благодаря свежему «европейскому ветру»: перевод на русский язык и широкое распространение в России Международной классификации головных болей и Европейских принципов ведения пациентов с наиболее распространенными формами головной боли в общей практике, издание нескольких русскоязычных практических руководств для врачей по проблеме цефалгий, подготовка глав в регулярно переиздаваемое национальное руководство по неврологии и практических рекомендаций по ведению пациентов с цефалгиями для департамента г. Москвы, разработка и распространение информации для пациентов...
Важнейшая веха — создание в 2007 г. Российского общества по изучению головной боли (РОИГБ), которое ныне насчитывает более 50 специалистов-цефалгологов. В том, что РОИГБ до сих пор на плаву и активно функционирует безусловная заслуга президента РОИГБ проф. Гюзяль Рафкатовны Табеевой, с которой мы тесно работаем бок о бок. Каждые 2 года РОИГБ проводит научно-практические конференции «Головная боль», на которые съезжаются неврологи из многих городов РФ, Беларуси, Молдовы, выездные обучающие семинары, мастер-классы и школы по головной боли для неврологов, терапевтов и пациентов в регионах России. Мы рассеиваем полезные для врачей знания, и хочется верить, что, когда к ним придут пациенты, они смогут эти знания правильно применить.
Еще одна заслуга РОИГБ — помощь в открытии нескольких центров головной боли (ЦГБ) в регионах России: не только в Москве, но и в С.Петербурге, Ростове-на-Дону, Самаре, Уфе, Новосибирске, Н. Новгороде. С нашей подачи уже 10 лет работает центр пароксизмальных расстройств и головной боли в Витебске (республика Беларусь).
«Административным» плодом 20-летней международной активности стало мое избрание в 2010 г. членом правления ЕФГБ. Это — огромная и неоплачиваемая работа, направленная на оптимизацию помощи пациентам с головными болями и образования специалистов в Европе, отнимает у меня много, в первую очередь, «интернетного» времени.
Я продолжаю работать в клинке им. А.Я. Кожевникова в научно-исследовательском отделе неврологии, который возглавляет академик Николай Николаевич Яхно. Являюсь свидетелем того, с каким упорством он пытается удержать на плаву нашу неврологическую науку и сохранить высокое качество практической неврологии. Жалею, что не могу перечислить всех моих коллег, которые встречались на моем пути, влияли на мое мировоззрение и у которых я многому научилась и продолжаю учиться.
Жизненная программа. В книге, выпущенной к 70-летию А.М. Вейна, есть фрагмент, в котором, подводя итоги к этому юбилею, он называет себя счастливым человеком. Среди нескольких причин этого счастья (счастливые браки, успешные дети и внуки) он называет главную для себя: он считал, что выполнил свою ЖИЗНЕННУЮ ПРОГРАММУ. Он говорил: «Конечно, я мог сделать больше, но в целом я выполнил те задачи, которые считал для себя важными». Такое понимание предназначения человека поразило меня, и я задалась вопросами: у всех ли есть жизненная программа, есть ли она у меня и если есть, то в чем ее суть?
Ответ на этот вопрос окончательно созрел у меня лет 5—6 назад, когда деятельность нашей РОИГБ стала приносить реальные плоды. Сегодня я совершенно точно знаю, что у меня есть жизненная программа. Вот она: я должна сделать все, чтобы диагностика и лечение головной боли в России соответствовали современному мировому уровню. При этом я понимаю, что догнать и перегнать Запад у нас не получится и что моей жизни не хватит для достижения этой цели. Но я также знаю, что за нами идут наши младшие коллеги, которые в свои 25—30 лет уже знают в нашей проблеме больше, чем мы в их возрасте. И я уверенна, что они продолжат начатое нами дело. Процесс запущен и остановить его нельзя.
Некоторые мои близкие, коллеги и друзья удивляются: «Зачем ты так растрачиваешь себя, все твои усилия бесполезны, медицина, как и многое в нашей стране, рушится, «в верхах» тебя не услышат, кардинальных изменений все равно не будет». Может быть, я наивный человек, но я искренне верю, что ничего не бывает зря, что любое дело, которое мы делаем честно, с душой и для других людей, рано или поздно принесет результаты.
Когда мы начинали, поле было совсем не пахано. А сегодня все чаще и чаще меня и моих коллег-цефалгологов приятно удивляют правильный диагноз и верно назначенная терапия в выписке из поликлиники или стационара Москвы и других российских городов. Работают и открываются новые центры головной боли, нам удается пробивать выход в свет практических руководств и рекомендаций городского, областного и национального масштаба. Значит то, что мы делаем не зря, и надо, надо продолжать!
Во время одной из своих поездок на очередную школу по головной боли в Ростов-на-Дону я увидела на улице плакат, который, пожалуй, выражает мое отношение к тому, как человек должен строить свою профессиональную жизнь: «Делай, то, в чем ты считаешь себя специалистом и делай, как для себя».
В заключение хочу попросить прощение у моей семьи: у мамы, мужа, дочерей, сына и четырех внуков за то, что им достается намного меньше моего времени и внимания, чем Ее Величеству Головной Боли. Времени и внимания, но не моей любви.
Опубликовано в Вестнике МГНОТ №9 (148) Октябрь 2014